Три свидетеля

Дорогая Кэрри, моя любящая и, надеюсь, верная подруга!

Прости мне мою слабость. Сейчас, в эту минуту, я хотел бы быть рядом с тобой, хотел бы сказать, что мне не нравится твое новое платье, а ты пошла бы и переоделась, и мы отправились бы сначала в «Шамбор», где ели бы улиток и пили «Ришбур», а потом – в «Бархатное ярмо», где ели бы савоярди и пили томатный сок, затем вернулись бы домой, приняли бы горячую ванну и легли бы в постель на тонкие льняные простыни, постеленные на матрас толщиной три фута, под одеяло с электрическим подогревом. Несколько таких дней, и я начну себя узнавать, и тогда обниму тебя, и мы утонем в блаженстве.

Теперь, видимо, нужно рассказать о месте, где я сейчас нахожусь, чтобы ты поняла, почему я хочу оказаться далеко отсюда, хотя это было бы слишком просто, но так или иначе, ты же знаешь, как я не люблю писать, и особенно не люблю писать о том, что чувствую. Поскольку час, когда мне придется кого-то убить и, возможно, это мне даже удастся, подходит все ближе, я перебираю в памяти, что знаю о смерти. Геродот сказал: «Смерть – восхитительное убежище для усталых людей». Эпиктет сказал: «Что есть смерть как не источник страхов?» Монтень сказал: «Самая лучшая смерть – быстрая». Я приведу все эти цитаты тому, кого убью, и тогда он, наверное, примет это спокойнее.

Кстати, о смерти, если не я его убью, а он меня, ты узнаешь, что я сделал до отъезда из Нью-Йорка, и это тебя шокирует. Хотел бы я в тот момент оказаться рядом, чтобы увидеть, как ты это воспримешь. Ты всегда говорила, что деньги тебя не интересуют, они того не стоят. Еще говорила, что я злой только на словах, а на деле нет, потому что во мне якобы нет злости. Теперь ты это узнаешь сама. Правда, придется умереть, чтобы посмеяться в последний раз, и смех этот будет злобным. Хотел бы я понять, люблю я тебя или ненавижу? Эти чувства трудно отличить друг от друга. Вспоминай меня в своих снах.

Твой злобный Кавалер Карноу.

Я вернулся к своему столу и положил письма под пресс-папье, а Кэролайн продолжила:

– Я писала ему два длинных письма каждую неделю. Отправила их, наверное, больше полусотни, а он ни разу не сказал о них ни слова. Мне хотелось бы рассказать о нем честно, но сам он всегда говорил, что он эгоцентрик. Думаю, таким он и был.

– Не был, – мрачно вставил Обри. – Есть

. Такой он и есть. – Обри посмотрел на Вулфа. – Разве это письмо не доказывает, что он чокнутый?

– Он… красноречивый, – возразил Вулф и повернулся к Кэролайн. – Что же такое он сделал в Нью-Йорке, что после его гибели должно было вас шокировать?

– Не знаю, – покачала она головой. – Я, разумеется, решила, что он пишет про завещание, что он его изменил и оставил меня ни с чем. Когда я узнала о его гибели, то показала письмо адвокату Джиму Бибу и спросила, так ли это, а он ответил, что, когда читаешь, в самом деле кажется, будто речь о завещании, но никаких изменений Сидни не делал, так что, наверное, просто решил меня подразнить.