Три времени года в бутылочном стекле

– Да, надо. Но я не сказала. Ни разу. Не смогла – слова… будто застревали в горле. Мне захотелось заплакать, и я ушла. И весь следующий месяц я заставляла себя снова прийти туда. В понедельник, во вторник, перед выходными, на следующей неделе… И не пришла. Всегда находилась какая-то причина. Я ненавидела себя за это, я била себя по лицу, но ничего не могла сделать. В пятницу, 15 декабря, утром приехали родители из Сургута, чтобы попрощаться с дедом, а вечером мы с друзьями что-то отмечали… я даже не помню, что. Я напилась… напилась просто вдребезги. Пьяная упала, поранила руку, кровь хлестала, а мы заливали рану водкой и ржали, как кони. Больно не было. У меня с тех пор шрам остался, – Алиса показала тонкую белую полоску на тыльной стороне ладони, – как напоминание. Я часто на него смотрю. Это самая гадкая часть меня, этот шрам… Потом у меня было страшное похмелье, целых два дня, все выходные я просто разваливалась на части. Родители почти все время проводили у деда, меня звали, но сильно не настаивали… Даже странно. Может, злились… Мы никогда больше с ними не вспоминали те дни. А я лежала дома ничком и проклинала себя. Как всегда, хотелось умереть и, одновременно, начать новую жизнь. Как всегда, с понедельника. Даже смешно. В понедельник я действительно собралась ехать к деду сразу после пар, у меня их мало было в тот день, в обед бы уже освободилась. Но в десять утра позвонила мама и сказала, что он умер. У меня никогда сердце настолько не уходило в пятки, как в тот момент. Я ведь последние полгода знала, что он умрет, и думала, что отреагирую достойно, но только я увидела мамин звонок, все во мне как ухнуло вниз… Я, еще не ответив, заплакала, и плакала целый день, как маленькая. А может, это маленькая я и была… Потом бабушка сказала мне, что он до последнего ждал, что я приду. Ждал больше, чем ждал маму. Но я не пришла. Не пришла. Я опоздала на несколько часов – и на всю жизнь. Это самое страшное. Самое страшное, что я сделала.

Исповедь кончилась. Алиса, вернувшись в сегодняшний день, увидела, что электричество снова работает, а часть свечей погасло, словно две эти силы просто обменялись энергией. Чтобы что-то получить, нужно что-то отдать.

«Ты мне, я – тебе». Все по-честному.

– Почему мне не стало легче? – тихо спросила она.

– А почему должно стать легче? – спросил Вадим. – Это просто еще один кирпич в твоей стене.

И правда, почему?

– Это самый ужасный кирпич.

– Это пока. Их еще у тебя до фига будет, – успокоил ее Вадим и подмигнул, – давайте покурим?..

– Не хочу я больше таких кирпичей…

Алиса вспомнила вечер, когда они с отцом собирались в Сочи, свое отчаяние, вперемешку с соплями, чуть дрожащие отцовские руки, складывающие вещи в дурацкий салатовый чемодан, и ощущение пропасти, растущей между ними.

«Покажи мне место, где не грустно!» – снова и снова взрывался голос отца в ее голове, кирпичи с громким стуком падали в пропасть, не наполняя ее, правильные слова все никак не ложились на язык, а это самое место, где не грустно, все никак не находилось. Где-то далеко мама опять переклеивала обои, папа сжимал в руках коробку с железной дорогой, баба Нина тосковала теперь одна, и везде было грустно, и каждый грустил в одиночестве. Алиса вдруг поняла слова Капусты – «я хотел, чтобы он остался, я хотел, чтобы он ушел», и хотела, чтобы каждый из этих людей ее простил, и чтобы каждый наказал, хотела, чтобы ее просто пожалели, и не жалели никогда, потому что жалость развращает, хотела, чтобы кто-то был рядом, и чтобы рядом не было никого.

Теплые руки Капусты помогли ей встать и подтолкнули к балкону, и увели от грустных мыслей.

– Я выключу свет, – сказал Вадим, и направился вслед за ними. В квартире, не считая свечей, снова стало темно.

Мамайка пестрела огнями из чужих окон, темнела морем. Где-то далеко на небе всполохами взрывался фейерверк, где-то был праздник.

– Какие же мы все-таки гондоны, – произнес Вадим, глядя на все это великолепие.

– Ты лично о нас или в целом? – спросил Капуста.

– О нас… и в целом. Все вообще. Люди.

Алиса уткнулась носом в спину Капусты, словно это была ее единственная точка опоры. А может, так и было.

– Есть подходящий саундтрек, – сказал Вадим, извлекая из-под своей клетчатой мантии телефон, – это к слову о кирпичах.

Из телефона зазвучали «Пинк Флойд»:

I've got a little black book with my poems in,Got a bag with a toothbrush and a comb in,When I'm a good dog, they sometimes throw me a bone in…

Капуста вяло улыбнулся и обнял Алису, выдув изо рта облачко дыма, напоминавшее спасательный круг. Алиса попыталась выдуть такое же, но получилась размазанная клякса. Внизу переливался яркой упаковкой чужой им город.

– Ай'в гот электрик лайт, ай'в гот секонд сайт, энд эмейзинг пауэрс оф обсервейшен, – декламировал Вадим в темноту вместе с Роджером Уотерсом, расправив плед, как крылья.