Три времени года в бутылочном стекле

– Ну, а теперь – твоя очередь, – Вадим, будто скинув с себя тяжелый груз, вновь деловито прошел по кухне, и даже галантно подлил ей пива в стакан, – рассказывай.

– Что? – испуганно пискнула Алиса.

– Мы же играем в откровения, твоя очередь. Итак, что самое страшное, что ты сделала в своей жизни? – и Вадим, подражая Алисе, так же облокотился на стол двумя руками, пригнувшись к ней почти вплотную.

– Я…

И она тоже была уверена, что ничего не скажет. Все это – чушь, вся эта затея с откровениями, и если им с Капустой действительно нужно было что-то выяснить между собой, так они, вроде, это сделали, а она, Алиса, тут совершенно не при чем. Она была уверена, что вообще никому и никогда этого не скажет, даже маме, даже кому-то там на небесах, если он там есть, и уж тем более, не этому человеку, которого она практически не знает. Но взгляд Вадима как-то давил, молчание Капусты давило, темнота давила, свечи давили, тишина, все давило на нее невыносимым грузом, и слова вдруг сами стали выплескиваться из ее рта.

– Я не попрощалась с одним важным для меня человеком, – тихо сказала Алиса, а перед ней вдруг оказались не Вадим с Капустой, а маленькая девочка, изображающая самолет. Девочка летела во взрослую жизнь, девочка взрослела в этой жизни, но взрослела как-то надрывно, неправильно, девочка эта не умела жить и не знала, как. И ее, эту девочку, было жалко, а ту, которую сидела напротив нее и пыталась что-то говорить – нет, – с моим дедом. Он умирал, а я так и не пришла с ним попрощаться…

– Ты же вроде жила с бабушкой и дедушкой в Омске? – спросил Капуста.

– Это папины родители, а я говорю про маминого отца.

– А, который летчик?

– Да, который летчик.

– Люди не всегда успевают попрощаться, это естественно, – снова пришел ей на помощь Капуста.

– Нет, – покачала головой Алиса, – у меня было много времени. Он умирал не внезапно, а полгода. За это время я была у них с бабушкой в гостях всего несколько раз, а в последний месяц не приходила вообще. Я… не могла заставить себя прийти, искала разные причины…

– Почему?

– Мне было страшно. Я не знала, как себя вести. Не знала, что говорить. У нас в семье до этого никто не умирал… К тому же, он так изменился… весь высох… казалось, что это другой человек, не мой дед, и от этого было еще страшнее. И когда уже было понятно, что дело идет к концу, я не могла себя заставить даже подойти к его дому, хотя он был недалеко…

Алиса судорожно отхлебнула пива. Братья внимательно смотрели на нее из-за другого края стола, как с другой планеты, словно пытаясь найти трагизм в ее словах и словно его не находя.

– Вы не понимаете, просто это был особенный человек. Один из самых главных людей для меня в семье, а в какой-то период – самый главный. Он… меня очень любил, и даже маленькая, я могла это почувствовать, ведь маленькие об этом не сильно задумываются, но я чувствовала, что он меня любит не так, как другие, даже не так, как родители. Он, единственный, наверное, кто мог любить меня просто так, не думая, кем я должна стать и вообще не строя на мое будущее каких-то планов, не в отместку другим, а просто любил, вот ни за что. Как если бы я тонула, и все протягивали мне руки, то только его рука была бы протянута без какого-то дальнейшего умысла, а просто потому, что он хотел меня спасти. И эту руку… я, наверное, всегда ее чувствовала. И столько интересного он мог рассказать, он был как целый мир для меня… А потом, когда я уехала в Сургут, и там начались всякие истории, мне стало так тесно в моей семье, хотя тесно было именно с родителями, я начала рвать эту семейную связь, и с ним тоже, рвать где-то внутри себя. Мне казалось, так будет легче, так будет правильнее. Они ведь никогда не видели меня взрослой, самостоятельной, меня, по их мнению, всегда нужно было защищать, направлять, подсказывать, а мне так тесно было во всем этом… Но только не дед. Когда я уже училась в Омске, и мы с ним иногда разговаривали – да, прежней связи между нами не было, я ведь ее порвала, – но я чувствовала, что он не считает меня маленьким несмышленышем. Он единственный из всей семьи не разговаривал со мной, как с ребенком, а разговаривал, как с равной. Я это чувствовала, и это было здорово…