Три заповеди Люцифера

На входе во флигель висело объявление «Внимание! Ведутся реставрационные работы. Посторонним вход воспрещён!».

Каледин левой рукой опёрся на створку двери, а правой снял с ноги полуботинок и стал вытрясать из него несуществующий камешек. Улучив момент, когда большинство гостей устремили хмельные взоры на первые россыпи праздничного фейерверка, он проскользнул внутрь помещения.

Внутри флигеля было сумрачно, пахло свежей побелкой и пылью. Кантемир приготовился ждать появление Стеллы, но в этот момент боковая дверца, которую Каледин из-за строительных лесов сразу не заметил, открылась, и во флигель вошёл статный мужчина примерно сорока лет с волевыми чертами лица, прямым носом, и, как позже убедился Каледин – голубыми глазами. Белокурые волосы незнакомца были аккуратно подстрижены и зачёсаны наверх. На плечах мужчины, словно офицерская шинель, был небрежно наброшен синий забрызганный побелкой рабочий халат.

«Истинный ариец, – шутливо отметил про себя Каледин. – С таким лицом хорошо батальоном командовать или даже полком, а он в глубоком тылу окопался».

– Вы ждёте Стеллу Андреевну? – без всякого предисловия осведомился незнакомец. Голос его был на удивление мягким, без приказных интонаций, и явно не соответствовал его офицерской выправке.

«Нет, на батальон он явно не тянет – не та «закваска»! – продолжал анализировать Каледин. – Хотя с виду хорош, очень хорош! Так и просится на рекламный плакат в центр вербовки «контрактников»».

– Напрасно! Она не придёт, – не повышая тона, продолжил незнакомец и привычным жестом поправил спадающий с плеч халат. Кантемира так и подмывало задать уточняющий вопрос, но он промолчал, полагая, что ситуация разъясниться сама собой.

– Это я упросил Стеллу Андреевну организовать встречу с Вами.

«Чем дальше, тем интересней. – подумал Кантемир. – А я, дурак сюда идти не хотел!»

Однако вслух ничего не произнёс, предоставляя собеседнику возможность самому внести ясность в создавшуюся ситуацию.

– Меня зовут Оскар Эммануилович Шлифенбах. – представился обладатель синего халата, и при этом привычно обозначил кивок головой.

«Только каблуками не щёлкает! – с сожалением отметил подполковник. – Ему бы синий халат на золотые эполеты поменять, и тогда уже точно, как в песне – «…раздайте патроны, поручик Голицын»!»

– Как Вы, наверное, догадались, я сын погибшего профессора Шлифенбаха. У меня, так же, как и у Вас, есть большие сомнения в том, что его смерть была ненасильственной.

– Вы хотите сообщить мне новые обстоятельства смерти вашего отца? – нарушил молчание Каледин.

– В общем, это даже не факты, это скорее мои предположения.

– Тогда к чему весь этот цирк? Для чего Вы захотели встретиться со мной именно здесь, в Царицыно? И вообще, к чему вся эта игра в шпионов? Не проще ли было прийти на Лубянку и изложить свои подозрения?

– Как много вопросов, – вздохнул Шлифенбах и снова поправил халат.

– Давайте пройдём ко мне в мастерскую, там будет проще пояснить, почему я искал встречи с Вами именно здесь.

Каледин последовал примеру Шлифенбаха, и, пройдя через маленькую боковую дверцу, оказался в просторной, хорошо освещённой реставрационной мастерской. В центре комнаты на специальной подставке был установлен холст, который почему-то был тщательно завешен простынёй.

Шлифенбах убрал лишний свет и жестом предложил Каледину старое, сильно потёртое кожаное кресло. Сам он по привычке разместился на высоком деревянном табурете возле своего рабочего стола.

– Как Вы догадались, я работаю в Царицыно, но причина, по которой я избрал это место встречи, не в этом, но позвольте ответить на ваши вопросы по порядку. Итак, я попросил свою старую знакомую Стеллу Андреевну организовать нашу встречу, потому что на Лубянке Вас не застать, а говорить с дежурным сотрудником ФСБ я не хотел. К тому же мне стало известно, что именно Вы ведёте расследование по факту смерти моего отца. А в шпионов я не играю, просто так сложились обстоятельства.

– Вы давно знакомы с Железновой? – бесцеремонно вклинился в монолог Каледин.

– Примерно лет пять, может быть, шесть. Стелла Андреевна – человек тонкой душевной организации и подсознательно тянется к прекрасному…

– Неужели? – снова перебил собеседника Каледин. – Вся Москва только и говорит о её тонкой душевной организации. Конкурентов давила так, что профессионалы завидовали.

– Позвольте мне продолжить? – повысил тон Шлифенбах, подчёркнуто проигнорировав последнюю реплику собеседника.

– Извините.

– Так вот, Стелла Андреевна, воспользовавшись создавшейся ситуацией, добыла Вам приглашение на свадьбу, что как нельзя лучше соответствовало моим планам.

– Вам надо, чтобы я встретился с Вами именно в мастерской? – догадался Каледин.

– Именно так, – согласился реставратор и извлёк из кармана сложенный вчетверо лист бумаги. – Это композиционный портрет предполагаемого убийцы моего отца, – пояснил он. – Мне его показал один из сотрудников вашего ведомства, когда допрашивал меня. Я позволил себе ксерокопировать его.

Кантемир сразу узнал портрет, написанный Манюней по его просьбе.

– Тогда я сказал, что это лицо мне незнакомо, – продолжил Шлифенбах после короткой паузы. – Но это не совсем верно. Примерно полгода назад я обнаружил в запасниках музея портрет молодой женщины, в котором сразу узнал руку великого мастера. Однако доказательств в том, что портрет является утраченной в 18 веке картиной великого русского художника, не было никаких. Вопреки устоявшимся традициям, картина не была подписана, и в журнале учёта значилась как «Портрет итальянки». Почему итальянки? Не знаю, но изображённая на нём женщина хоть и одета в русское платье, теоретически могла быть уроженкой Апеннинского полуострова. К тому же черты лица и разрез глаз характерны для уроженки юга Италии.

– Нельзя ли сразу определить, какая связь между смертью вашего отца и завалявшегося в запасниках «Портрета итальянки»? – не выдержал подполковник, которого немного раздражала академическая манера повествования собеседника.

– Можно и сразу, – поморщился Оскар Эммануилович, недовольный тем, что его перебили, и подошёл к завешенному простынёй портрету.

После того, как простыня упала на пол, взору Каледина предстал портрет красивой черноволосой дамы с миндалевидными глазами. На вид ей было около тридцати лет, а дорогая одежда, холёное, немного надменное лицо, и тщательно уложенные в высокую причёску волосы говорили о том, что изображённая на портрете женщина могла принадлежать к высшим слоям общества того времени.

– Манера письма, тщательно проработанные детали и сама композиция портрета даёт мне возможность предположить, что это полотно принадлежит кисти великого…

– Стойте! – вновь перебил Кантемир собеседника и даже вскочил с места. – Подождите! Я где-то видел это лицо, вот только не могу вспомнить, где.

В ответ Шлифенбах молча приложил к портрету ксерокопию ориентировки предполагаемого убийцы. От неожиданности подполковник вздрогнул.

– Если бы Вы не сказали, что портрет старинный, можно было предположить, что на ориентировке изображён сын этой женщины, – растерянно пробормотал Каледин. – Но ведь это невозможно!

– Невозможно, – подтвердил реставратор. – Однако это не последний сюрприз, который преподнёс мне этот таинственный портрет. В журнале учёта под инвентарным номером, который был присвоен портрету в момент поступления его в музей, значатся две единицы, то есть две вещи.

– Ещё один портрет? – удивился Кантемир.

– Я тоже так думал, – усмехнулся Оскар. – Поэтому с удвоенной силой возобновил поиски в запасниках музея, но никакого портрета не обнаружил.

– Ещё одна историческая загадка?

– Уже нет. К моему удивлению, под этим инвентарным номером я обнаружил пакет из плотной обёрточной бумаги, запечатанный сургучом. В пакете находилось вот это, – и Шлифенбах протянул Кантемиру книгу в твёрдом переплёте, уголки которого были отделаны потемневшим от времени серым металлом. Каледин машинально поскрёб один из них ногтем.

– Серебро, – подтвердил его догадку реставратор. – Вы держите в руках дневник уроженца Саратовской губернии незаконно рожденного сына местного скотопромышленника Евгения Саротозина. Впрочем, как это следует из дневниковых записей, фамилия и имя автора этих строк вымышленные.

– Странно, – удивился Кантемир. – Обычно дневнику доверяют самые сокровенные мысли, и при этом не скрывают своего имени.

– На это у него были весомые причины. У Вас в руках дневник Джека Потрошителя.

– Кого?

– Да-да, Вы не ослышались, именно Джека Потрошителя. Возможно, Саратозин был лишь его последователем, хотя если сопоставить даты описанных в дневнике убийств, то можно предположить, что Евгений Саратозин и Джек Потрошитель – один и тот же человек. Впрочем, человеком его назвать трудно.

Подполковник раскрыл дневник, но прочитать ничего не смог, так как страницы были покрыты ровным, но мелким убористым почерком.

– Трудно что-либо разобрать. Местами чернила выцвели, но в условиях криминалистической лаборатории текст прочитать возможно, – сделал заключение Кантемир.

– Я обошёлся без услуг криминалистов. – довольным тоном произнёс Шлифенбах. – Как у реставратора, у меня имеется кое-какое оборудование, которым я не преминул воспользоваться. Я потратил не один вечер, и вот что могу сказать определённо: на портрете изображена мать Евгения Саротозина. Кстати, она действительно оказалась итальянкой.