Три заповеди Люцифера

Однако на этот раз Герман не торопился покидать салон лимузина.

— Вас что-то беспокоит? — догадался Старик.

— Беспокоит, — согласился исполнитель. — Меня беспокоит Киквидзе.

— Киквидзе мёртв.

— Иосиф Киквидзе действительно мёртв, но жив его внук, Дмитрий Киквидзе. Именно у него хранился «Оперативный журнал», до того, как его за долги забрал ныне покойный хозяин шашлычной.

— Значит, работа выполнена не полностью, — недовольно проскрипел Старик. — Это плохо. Очень плохо! Впрочем, это ваши проблемы, молодой человек. Вычислить и устранить Киквидзе — ваша прямая обязанность. Гонорар я Вам перечислю после того, как этот мир покинет последний свидетель, державший в руках «Оперативный журнал» или хотя бы знавший о его существовании.

На этой грустной ноте они и расстались. С этой встречи Герман уходил, недовольный собой. Старик попрекнул его деньгами, хотя сами по себе деньги Германа интересовали мало. Он понимал, что злиться на Старика зря. Старик здесь ни при чём, а виной всему его небрежность. Он и раньше слышал о том, что у людей, постоянно находящихся в состоянии смертельной опасности, со временем притупляется инстинкт самосохранения. Они теряют чувство меры, как пальцы случайно дожившего до старости сапёра теряют чувствительность и плавность движений. Постоянное присутствие за левым плечом старухи с косой, становится для них таким же привычным атрибутом, как для токаря летящая из-под резца горячая металлическая стружка или брызги расплавленного метала для сталевара. То, что произошло с ним, не было случайностью, это был сигнал. Судьба давала ему понять, что пора уходить на покой или хотя бы на время сделать длительный перерыв на реабилитацию, но уйти он не мог. Исполнитель высшей категории, он вообще не представлял себя законопослушным обывателем, который ежедневно ходит на службу, где добросовестно в течение 8 часов протирает штаны о казённое кресло. Смертельный риск, и, как следствие этого, выбрасываемые организмом в кровь лошадиные порции адреналина, составляли смысл его жизни. Другой жизни он не знал. Не знал и не хотел. В правильности избранного им пути Герман никогда не сомневался. Сомнения вообще не посещали его, потому как сомнение есть продукт метущейся души, что для него было физически невозможным.

* * *

С юных лет Герман не понимал разговоров о душе, душевных муках, способности к состраданию, а также муках совести. Ничего подобного он никогда не испытывал, наивно думая, что окружающие его люди чувствуют себя точно так же, как и он, и только из нежелания выделяться притворяются чувственными. Повзрослев, он понял, что судьба наградила его способностью не воспринимать чужое горе, никогда и ни в чём не испытывать сомнений и не сострадать ближним. Он всегда был спокоен, собран и хладнокровен.

Несколько лет назад, во время армейской службы, его спецподразделение было переброшено для ведения боевых действий на территорию Чечни. Основной задачей, стоящей перед ними, были глубокие рейды по территории, занятой «незаконными вооружёнными формированиями». Это был его звёздный час, его лебединая песня. Казалось, он был рождён для таких тайных и смертельно опасных операций. Он мог, как ящерица, под покровом ночи просочиться сквозь вооружённые до зубов вражеские дозоры, беззвучно снять часового возле караульного помещения, после чего хладнокровно вырезать весь караул и вдобавок ко всему притащить на себе в подразделение ценного «языка». Ему не ведом был страх смерти, возможно, потому, что он и был сама смерть. Его хвалили, награждали, ставили в пример, но сослуживцы его почему-то сторонились.

— Бездушный ты какой-то, Варан! Словно и не живой вовсе, — сказал ему как-то старлей Шульженко, его прямой и непосредственный начальник. Шульженко и сам лишней сентиментальностью не страдал, но в отличие от Германа, к которому обращался только по позывному «Варан», не был лишён сострадания к ближнему, или, говоря по-простому, берёг личный состав. Это его и погубило. Удача на войне — как любовь стриптизёрши: вещь очень желанная и очень непостоянная.

Через три месяца после памятного разговора тёмной осенней ночью группа под командованием Шмеля — старшего лейтенанта Шульженко — в горах налетела на хорошо замаскированную засаду. Говоря проще, их там ждали. Бой был скоротечным, и шансов выжить в этом бою ни у кого из разведчиков практически не было. Выходя из окружения, Шульженко тащил на себе раненого в живот Грача, сержанта Караваева, что значительно затрудняло отход. Уходить надо было быстро, очень быстро, и желательно тихо, без стрельбы, но Шульженко бросить Грача не мог, поэтому ни он, ни Грач к своим так и не вышли. Герман выжил лишь потому, что на время операции по приказу Шмеля был назначен дежурить на временно оборудованной базе.