Три заповеди Люцифера

— Да рассказывать-то особенно нечего, — вздохнул Василий и в задумчивости отложил ложку. — Ей в мае девятнадцатый годок стукнул, а дальше всё как в повести господина Пушкина. Грушенька — капитанская дочь. её отец, капитан Лебединский, погиб при защите Севастополя, оставив после себя только рассказы очевидцев о своей героической гибели, да боевые ордена, на которые, как ты сам понимаешь, не проживёшь. Скромной офицерской пенсии, которую получает вдова, на жизнь не хватает, вот Аграфена и окончила курсы сестёр милосердия. От природы Лебединская обладает пытливым умом и хорошей памятью, поэтому полгода назад я её перевёл в операционные сёстры, и ни разу не пожалел о своём решении. Латынь она будучи гимназисткой выучила, поэтому разобраться в названиях инструментов и лекарств ей не представляет большого труда. Как я говорил, память у неё хорошая, поэтому все правила и действия операционной сестры запоминает слёту. И, самое главное, я вижу, что всё ей очень интересно! Медицина, особенно хирургия, несмотря на кровь, страдания пациентов, и остальные «прелести» нашей профессии её привлекает. Одно плохо — красивая она.

— Что же в этом плохого? — удивился я.

— В том-то и дело Евгений, что красивой девушке живётся на этом свете труднее, особенно если она бесприданница. Другая бы на её месте в содержанки пошла, и сейчас бы утопала в кружевах, пила сладкую наливочку, ласкала бы своего купчишку, а может, банкира, и горя не знала бы. Однако это не про Грушеньку! Не такая она, и дело здесь не только в благородном воспитании. Не мне тебе говорить, сколько в Питере и Москве великосветских шлюх. Не знаю, как тебе, Евгений объяснить, но вот я гляжу на неё, и вижу, что все окружающие нас мерзости и соблазны её не касаются — чиста и непорочна она и душой, и телом.

— Неужели так бывает? — удивился я и потянулся к графину, но Кожемяка опередил меня и подвинул графин ближе к себе.

— Сначала закуси! — посоветовал он. — А то щи простынут.

Минут пять мы ели молча. Щи действительно были наваристыми и на удивление вкусными. Подражая старшему товарищу, я отламывал от каравая большие ломти и после каждой ложки щей откусывал крупный кусок. Когда щей осталось на донышке, Василий мелко накрошил в тарелку кусок хлеба, старательно перемешал содержимое посуды ложкой и с явным удовольствием выхлебал получившуюся тюрю. Глядя на его действия, я поступил так же, и странное дело — остатки остывших щей показались мне особенно вкусными.

— Ну вот теперь можно и выпить, — согласился Василий. — Только давай сначала дух переведём.

Откинувшись на стул, он закурил и с наслаждением выпустил струю ароматного дыма в потолок.

— Грешен! — улыбнулся он, обращаясь ко мне. — Люблю табачок, особенно турецкий.

При этом он, ничуть не стесняясь, стал сбрасывать пепел с папиросы в пустую тарелку из-под щей. Я не мог на это смотреть и кликнул полового. Половой понял всё с первого взгляда, и забрав со стола грязные тарелки, вернулся с оловянной пепельницей в виде ползущей черепахи. Василий, не обратив на это никакого внимания, продолжал с наслаждением курить.

— Так вот, возвращаясь к твоему вопросу о духовной, иже с ней нравственной чистоте, — продолжил Кожемяка, после того, как загасил в панцире черепахи папироску. — Что тебя, Евгений, собственно удивляет? Раз в этом мире существуют отъявленные негодяи, то должны существовать и чистые непорочные создания, не ангелы, конечно, но люди! Иначе равновесие в мире будет нарушено, и само существование человеческой расы станет невозможным.

— А что есть равновесие? — неожиданно для себя спросил я сотрапезника. — Это когда за одного убиенного господь дарует роженице здорового младенца, а за десяток ограбленных — одного раскаявшегося душегуба? Или когда одна молодая девушка вступает на путь разврата и порока, на другом конце земли в это время другая девушка приходит в монастырь, чтобы посвятить жизнь служению Господу? Это и есть равновесие?

— Упрощаете, коллега! — пробасил Сокольских и впервые за время встречи посмотрел на меня с нескрываемым интересом. — Сильно упрощаете. Если бы всё было так, как Вы представили сейчас, мир давно бы избавился от язв и пороков, потому как людей добропорядочных в мире больше, чем супостатов с кистенями и тайных совратителей.

— И ты в этом уверен?

— Абсолютно, коллега. Посмотри, сколько людей приходят в церковь и сколько сидит по тюрьмам.

— Если учесть все каторги, пересыльные тюрьмы, городские каталажки и долговые «ямы», то получается, что одна половина России молится, а вторая тоже молится, но только в местах не столь отдалённых.