Три женщины

Днем все катались на санках с детьми. Солнце сверкало на больших сугробах. Не было ни печали, ни страха. Спустя годы после скандала и смертельного удара она будет думать, что в Колорадо этого никогда не случилось бы – это просто невозможно среди такой красоты и покоя.

В Колорадо можно целый день кататься на лыжах и целый вечер хохотать. И каждое утро просыпаться счастливой, пить кофе из большой кружки и обниматься с детьми. Тихими вечерами, когда дети уходили спать, братья Мэгги и Дейн включали телевизор и развлекали всю семью шутками из «Полета конкордов». Тяжелые воспоминания о Гавайях остались где-то в подвале, со всяким хламом, о котором забыли на девять месяцев. Мэгги успокоилась и снова стала всем лучшим другом. Она отлично ладила с парнями, как никто из девушек. Она смеялась над видео из ютьюба и смешными мемами.

В первый вечер в Колорадо телефон Мэгги звякнул. Это был он. Она испытала странное ощущение в животе. Этот человек сумел заставить ее вновь почувствовать себя нормальной после всего, что произошло на Гавайях. В тот год они очень сблизились. Из хорошего учителя он превратился в настоящего союзника. И новое проявление внимания не было странным. Но оно было другим.

Нодель спрашивал про подарки, сноубординг, погоду, племянников и племянниц. Между сообщениями был нормальный период ожидания, как и положено. Мэгги положила телефон на стол, стеклом вниз, и включилась в семейный разговор. Когда она снова взяла телефон, там уже было сообщение. У нее закружилась голова от восторга. Она не сохранит эти сообщения, потому что в будущем он попросит все их удалить, но запомнит каждое из них, особенно самые первые. Запомнит с болезненной ясностью.

Он спрашивал, встречается ли она с кем-то, и она ответила «да», с одним парнем. Ничего серьезного. Но неожиданно все это показалось серьезным. Серьезным, при этом безумным. Всю ночь Мэгги не могла поверить в то, что происходит. Она меньше удивилась бы, если бы ей написал Брэд Питт, на которого в горах напал медведь и которому нужны были кров и еда.

И поскольку она чувствовала всю невозможность происходящего, следующее сообщение ее уже не удивило.

«Я не должен разговаривать с тобой», – написал он.

Рядом смеялись братья. На кухне кто-то интересовался, где перечница.

Мэгги написала: «Все нормально».

«Я выпил и говорю то, чего не должен», – написал Нодель.

«Ничего страшного», – ответила Мэгги.

«Я учитель, а ты ученица. Мы не должны так разговаривать».

«Ладно».

С одной стороны, Мэгги казалось, в этом нет ничего предосудительного. Ведь у нее много друзей, среди них много парней, и она со всеми разговаривает, и это ничего не значит. Она общалась с парнями так же, как и с девчонками. С другой стороны, она понимала, что он хочет сказать: «Ты же видишь, мы вот-вот пересечем черту… Ты моя ученица. А еще у меня есть жена и дети». Но она уже успела представить, как его руки спускают ее трусики.

Она отвечала «ладно», потому что он был для нее авторитетом. Он был старше и умнее. Если он говорит, что они не должны разговаривать (хотя сам начал разговор), значит, не должны. Мэгги ощущала границу, хоть и не зная точно, где она проходит. Но она не хотела пересекать ее первой. Ей и в голову не приходило делать это. Она – ребенок, она ему не ровня. Поэтому, если он говорит: «Мы не должны разговаривать», она чувствует, что сделала что-то неправильное. Она смущена – ведь она не разговаривала, а всего лишь отвечала на его вопросы.

В то же время становилось все более ясно, что-то происходит. Оно накапливалось с прошлого года. Каждый разговор за учительским столом. Каждая его похвала. Каждый раз, когда она надевала красивую рубашку, а он – новый галстук. Каждый совет. Каждое сообщение о дебатах. Каждый раз, когда кто-то говорил глупость, а она хмыкала, и он улыбался. Каждый раз, когда напивалась мать, каждый раз, когда напивался отец, каждый раз, когда ворчала жена. Что-то нарастало и копилось.

На следующий день Мэгги отправилась на сноубординг. Она играла с детьми. Телефон она оставила в доме, потому что сама была ребенком. А то, что в телефоне, – как говорится, с глаз долой, из сердца вон.

Когда она вернулась, сообщений было уже пятнадцать. Все от Ноделя. Такая странная поэма. Каждая строка была продолжением следующей. «Привет, все в порядке?» «Ты сердишься?» «Скажи, что ты думаешь». «Ээй!»

Казалось, он встревожен тем, что она может рассердиться или обидеться на их ночной разговор. Может быть, она (не дай бог!) испугалась.

«Я не злюсь, – написала она в ответ. – Я целый день каталась на сноуборде».

«Отлично», – ответил он.

Она не ответила.

«Мы поговорим, когда ты вернешься с каникул», – написал он.

* * *