Три женщины

Правые радикалы вообще не считали оккупацию Франции трагедией. Литератор Люсьен Ребете написал: «В самую последнюю минуту Францию вырвали из лап безумцев и евреев!»[522] В бронетанковых колоннах вермахта Ребете видел только «молодых атлетов, улыбающихся воинов, чистоплотных, как кошки, аккуратных и превосходно экипированных новых легионеров, пышущих здоровьем и являющих собой образец дисциплины»[523], а во французских солдатах — «кочующий сброд».

В оккупированной Франции действовали многочисленные движения и организации, которые с гордостью декларировали в своих программах расизм и антисемитизм. «Я верю в победу Германии, потому что верю в победу национал-социалистской революции»[524], — заявил бывший коммунист Жак Дорио, вождь фашистской Народной партии, созданной по образцу фашистской партии Муссолини.

Французский фашизм особенно процветал в публицистике. Известные писатели и журналисты занимались ярой пропагандой сотрудничества с Третьим рейхом и создания белой объединенной Европы под немецкой гегемонией. К услугам пронацистских авторов выходили одиннадцать ежедневных газет и восемнадцать еженедельников, щедро субсидируемых германским Министерством пропаганды Йозефа Геббельса.

Писатель и журналист Робер Бризак заявлял: «Фашизм — это молодость. Франция не должна быть дряхлой нацией, а чтобы сохранить молодость, она должна превратиться в фашистскую нацию. Лишь став фашистской, Франция продлит дни своей жизни»[525].

Связь с гитлеровской Германией Бризак аллегорически назвал «брачным союзом» и «соитием», добавив, что эта связь оставляет «сладкие воспоминания».

О первых месяцах оккупации писала и Нина Берберова:

«В 1940 году, вплоть до осени (…) я, как и девять десятых французской интеллигенции, считала возможным, в не слишком близком будущем, кооперацию с Германией (…) Да и Россия была с Германией в союзе — это тоже обещало что-то новое»[526].

А маршал Петен после встречи с Гитлером, которая произошла спустя четыре месяца после оккупации Франции, заявил: «Во имя сохранения тысячелетнего единства французского народа и реорганизации Европы я вступаю на путь сотрудничества»[527]. Это сотрудничество французы назвали «коллаборационизмом», а немцы — «Zusammenarbeiten»[528].

В сфере «окончательного решения еврейского вопроса» коллаборационизм во Франции осуществлялся по хорошо отработанному нацистами плану. Евреев выгоняли с государственной службы, правительство конфисковывало их предприятия и ввело проверку на чистоту расы.

Свою лепту в коллаборационизм, разумеется, вносила и антисемитская пресса, тиражи которой перевалили за сотни тысяч. Такие газеты, как «Же сюи парту», «Ля жерб», «Пилори»[529], писали: «Смерть! Смерть еврею! Хватит! Еврей — не человек! Он — вонючая скотина. Избавляясь от еврея, мы избавляемся от вшей, эпидемий, микробов — иными словами, от зла и гибели!»[530]

Правительство Виши устроило в Париже огромную выставку плакатов и фотографий, показывающих, что евреи — вырождающаяся нация.

Никита Струве вспоминает, что в 1940 году, когда он был еще ребенком, в оккупированной зоне «появилось предписание евреям регистрироваться; зарегистрировавшимся — носить желтую звезду (что во мне вызывало зависть: а не выдадут ли знак отличия и для выходцев из русских), носителям звезды — ходить в магазины в определенные часы, а в метро садиться только в последний вагон»[531].

Положение французских евреев отличалось от положения еврейских эмигрантов во Франции.

«У французских евреев были глубокие корни в этой стране, прочные связи, поддержка, дружеские отношения, сообщники, способы самозащиты. Конечно, молодежь из „Новой и чистой Франции“ никаких различий не делала и всем евреям кричала: „Евреи, мы от вас отмежевались! Франция для французов!“ Эти молодчики наклеивали на витрины еврейских магазинов различные карикатуры и высказывания по поводу еврейской расы, еврейского носа, племени — это само собой (…) Конечно, толпа выходила из кинотеатра разъяренной, посмотрев „Еврея Зюсса“[532], который руководил пытками симпатичного христианина (…) Но в общем в „свободной зоне“ французские евреи еще прочно стояли на ногах, были оптимистично настроены, и многие из них считали, что (…) даже оккупант делает и будет делать различия между евреями, прибывшими неизвестно откуда, и коренными евреями (…) Вначале французские евреи, конечно, были растеряны и проявляли некоторую обеспокоенность: множество евреев немцы выслали из Эльзаса и Лотарингии сразу же после оккупации этих районов. Евреи-эмигранты тоже разделились на две группы: одни, повинуясь древнему инстинкту, приняли решение бежать. Они бежали за границу легально или нелегально (…), но большинство еврейских эмигрантов, живших во Франции уже много лет (…) решили остаться и двинулись на юг»[533], — писал Кнут.