Три женщины

Жаботинский призывал евреев покинуть Восточную Европу еще в 1932 году, до прихода Гитлера к власти, а теперь, в 36-м, он считал, что на упорядоченный и постепенный переезд евреев из европейских стран в Палестину не осталось времени — только эвакуация.

— Катастрофа уже в воздухе носится, — сказал Жаботинский на этом вечере и процитировал такие строчки:

Корабль — на Запад,Другой — на ВостокТем же ветром гонимы вперед,Но укажет не шторм,А одни паруса

Курс, которым корабль пойдет[401].

— Этот ужасный шторм, — продолжал Жаботинский, — может нас уничтожить, а может и спасти — зависит от моряков, от капитана и от парусов. Одним словом — от политики еврейского руководства в Европе.

В том же 1936 году на массовом митинге в Варшаве Жаботинский объявил еврейскую эвакуацию главной задачей дня и наметил ее план.

Сионистские лидеры Европы встретили этот план в штыки, особенно лидеры польского еврейства, на которое главным образом и рассчитывал Жаботинский. Они спорили с Жаботинским, бойкотировали его и даже обвиняли в антисемитизме. «Жаботинский хочет эвакуировать большую часть нынешнего еврейского населения Польши, а я хотел бы видеть тут не три с половиной миллиона евреев, а семь», — сказал один из лидеров.

Ариадна еще в 1935 году предвидела, что Сталин с Гитлером договорятся, вместе начнут войну, и тогда всем европейским евреям придет конец. Никто из них не останется в живых. Тогда-то Ева и сказала, что Ариадна либо сумасшедшая, либо пророчица.

Стоит ли удивляться тому, что Жаботинский быстро обратил Ариадну с Кнутом в пламенных сионистов. Они побывали у него дома, после чего Ариадна сказала, что она просто в восторге от Жаботинского.

Свою следующую лекцию Жаботинский посвятил милитаризму.

— «Милитаризм» стал одним из зол нашего века, но иногда даже зло может быть временно необходимым. Национальным воодушевлением можно заразить даже самого ассимилированного еврея. Для этого нужно взять несколько сотен еврейских юношей, одеть в военную форму и пустить их маршировать. Ничто так не впечатляет, как превращение масс в единое целое, движимое единой волей.

После лекции Жаботинский спросил Ариадну, не скучала ли она.

— Нисколько, — ответила Ариадна. — Но я с вами не согласна.

— В чем же?

— В том, что вы говорили о милитаризме. Марши и парады — это же Гитлер и Германия. «Масса», «единая воля» — это же психопат Гитлер выкрикивает на весь мир каждый день. Неужели вы ставите евреев на одну доску с ним? Зачем евреям марши? Им срочно надо в Палестину.

Жаботинскому нравились в этой женщине ее пыл, ее убежденность, ее непримиримость, ее непохожесть на других.

— Настанет время, — сказал Жаботинский, — когда евреи пройдут маршем по своей стране — Палестине. Что же касается массы, законы ее поведения одинаковы для всех — и для немцев, и для евреев.

* * *

Жаботинский искал союзников для поддержки своих планов. А правитель Италии Бенито Муссолини, фашизм которого отличался от нацизма Гитлера, мог стать, считал Жаботинский, таким союзником по принципу «Враг моего врага — мой друг». Для дуче англичане были врагами, и он мечтал создать новую итальянскую империю в пику английской. Он уже бросил вызов английской короне, захватив Абиссинию, что поставило под угрозу торговые связи Англии с Индией и с Дальним Востоком.

Искал поддержки сионистских планов и журналист Итамар Бен-Ави[402], который встретился с Муссолини.

В своих мемуарах Бен-Ави описал эту встречу.

«В гигантском зале под огромной хрустальной люстрой с подвесками дуче протянул мне руку и обратился по-французски:

— Салют иерусалимцу!

— Салют римлянину! — ответил я ему в тон.

— Пожалуй, впервые со времен Иосифа Флавия[403] римлянин встречает иудея, — рассмеялся он. — Верно?

— Верно, ваше превосходительство, но на сей раз — иудея свободного благодаря Бальфуру[404]

.

Беседа продолжалась минут двадцать, переходя от одной темы к другой, а находившиеся в зале придворные фотографы беспрерывно снимали дуче. Наутро я был приглашен в кабинет к Муссолини в час, отведенный для журналистов. Я пришел первым. Разговор сразу перешел на Эрец-Исраэль (…)

— Говорите со мной прямо, без обиняков. Я хочу знать о планах евреев насчет этой старо-новой страны[405], как ее назвал ваш вождь Герцль в своей сказке.

— Ваше превосходительство читали книгу Герцля?

— Еще нет, но знаю ее название. Книгу мне прислал только вчера раввин Сачердоти, когда я ему сказал о госте из Иерусалима. Кстати, он рассказал мне о вашем отце, возродившем древнееврейский язык[406]…

Я прочел Муссолини короткую лекцию о связях евреев с Эрец-Исраэль со времен Первого Храма, начал рассказывать о наших лидерах (…), и тут Муссолини меня прервал (…):

— А кто у вас там самые лучшие ораторы?

— По-моему, Бен-Гурион[407] и Жаботинский.

— А-а! — оживился дуче. — О Жаботииском я уже слышал. Это ведь он создал Еврейский легион[408] в Первую мировую войну.

— Ваше превосходительство действительно в курсе наших дел.