Три жизни: Кибальчич

Широкий прорез сеновала тоже смотрелся на запад. Засыпая под жарким тулупом, Коля видел Сейм, неясную даль, наполненную ночной мглой, небо с редкими июньскими звездами. И Коля узнал свою звезду, которую отковал — правда, во сне — в кузне Ивана Тарасовича Зацуло, слева от луны, ближе к земле. Она слабо, призывно мерцала: то вспыхнет, то погаснет.

— Дядя Иван, — прошептал Коля, — вон видите звезду возле луны? Это моя.

С подушки поднялась лохматая голова крестного.

— Где? Не вижу что-то.

— Да вон, у луны, чуть пониже.

— Нет там никакой звезды, Коля. Будет фантазировать. Нам вставать чуть свет. Спи.

"Есть! Она есть!" — думал Коля, засыпая.

Его подняли чуть свет, и просыпаться ужасно не хотелось. Открыв глаза, он увидел, что долина внизу наполнена плотным розовым туманом, похожим на густые сливки, и за ним не видно Сейма. Еще прохладно, знобко. Пастухи звонко перекликаются по Ксендзовке; где-то отчетливо щелкнул кнут пастуха, слышалось мычание коров, и пахло дымом, садами, утренней первозданной свежестью.

Наскоро попили чай с теплыми ватрушками из горячего самовара — и скорее на Сейм!

Какая же это была необыкновенная ловля! Клев шел непрерывный, и скоро ведро было полно лещей и серебристой плотвы, а Епифан поймал одну стерлядь, похожую на обструганный сук дуба.

Солнце все выше взбиралось в небо, туман растаял, широко распахнулись дали, и казались они зелено-голубыми. Становилось жарко. Клев постепенно прекратился.

Решено было варить уху. Коля помогал Епифану, таскал хворост, разжигал костер (отец Иван для этого дал три спички), попробовал чистить рыбу, но ничего не получилось, только исколол руки об иглистые плавники. Епифан показывал Коле, как надо соскабливать чешую, вынимать желчь из-под жабер, вспарывать рыбьи животы. Отличался Епифан редкостной молчаливостью: если в день скажет несколько слов, то еще хорошо, зато любая работа спорилась в его руках.

От крестного Коля услышал историю этого богатыря.

Несколько лет назад был Епифан крепостным мест-ного помещика Захолоцкого. И полюбил Епифан девушку, тоже крепостную, Ганю, черноокую, красоты неописуемой. Уже и свадьба была близко, но тут увидел однажды помещик Захолоцкий Ганю — от колодца с двумя полными ведрами шла она ему навстречу. И приказал своим людям привести ее в опочивальню. Коля только догадывался, что толстобрюхий Захолоцкий хотел поступить с Ганей мерзко, отвратительно, не по-божески… А когда Ганю, безвольную, простоволосую, со смутным лицом, вели к помещику два сытых холопа с нахальными ухмыляющимися рожами, взяв ее смуглые руки в свои поганые лапы, налетел на них Епифан с колом в руках, разбросал в стороны, одному голову проломил и бросился, не помня себя, в барскую усадьбу, чтобы убить, разорвать на куски ненавистного пана. (И, вспоминая эту историю, будто услыхал Коля крик закоропских ребят: "Бей панов!")

В усадьбе накинулись на него человек двадцать верных панских слуг, бился Епифан с ними долго и, наверное, половину покалечил, а толстый помещик Захолоцкий спрятался в погребе, сидел там, дрожа от страха и обливаясь потом, сидел, пока окровавленного, истерзанного Епифана не связали по рукам и ногам. "Запороть насмерть!" — приказал Захолоцкий своим холопам. И пороли Епифана весь день за сараями, вымочив лозовые ветки в соленой воде.

Ни одного стона не услыхали холуи панские от Епифана, уже казалось им — мертвеца секут. "Готов", — сказал один из них.

Отволокли палачи кровавое тело за огороды и бросили там в густом бурьяне. "Сдохнет, — сказал помещик Захолоцкий, — туда ему и дорога, псу бешеному. Оживет — в солдаты отдам".

А над Ганей надругался пан Захолоцкий и продал ее другому помещику, далеко, в Киевскую губернию, с глаз долой.

Епифан же очнулся ночью от густой росы, хотел на бок повернуться, посмотреть, где он, — не смог. Пополз, вонзая пальцы в землю. Полз, полз, сдерживая стоны, и попал на пшеничное поле отца Ивана. Здесь и нашел его священник. Позвал Иван Иванович Зеньков свою супругу Ксению Петровну, вдвоем доволокли Епифана до дому, в горнице положили на живот — не человек перед ними, кусок кровавого мяса. "Лечить будем", — сказал отец Иван жене, а сам пошел к помещику Захолоцкому. Судом пригрозил Зеньков Епифанову мучителю. "До губернатора, — сказал, — дойду, до Петербурга". Испугался Захолоцкий, с лица спал. "Ладно, отец Иван, — через силу выдавил. — Забирай его себе. — Усмехнулся. — Дарю. Только дела не подымай". Отлежался Епифан, победило богатырское здоровье. И навсегда остался во дворе Ивана Ивановича Зенькова, только поседели волосы, черные как смоль, потухли глаза и молчаливым стал…

Наблюдая, как ловко варит Епифан уху, чистит картошку, лук режет, пшено в варево сыплет, вспоминал Коля Кибальчич историю этого человека, и теперь совсем по-иному воспринималась она, странным образом связывалась с дракой на окраине Закоропья.

За ухой сказал Иван Иванович: