Три жизни: Кибальчич

— Вот! — Не поздоровавшись, Кибальчич протянул Герарду несколько листов исписанной бумаги. — Мой проект. Спасибо, Владимир Николаевич, что договорились с начальством о бумаге. Без вашей помощи… Берите, берите! — Герард взял листы и прочитал заголовок, подчеркнутый жирной чертой: "Проект воздухоплавательного прибора". — И у меня к вам, Владимир Николаевич, вторая настоятельная просьба. — Щеки Кибальчича пылали, под глазами означились тени, резче проступали морщины на лбу. — Последняя просьба. Мой проект нужно немедленно передать экспертам-специалистам. Очевидно, необходимо создать комиссию, Владимир Николаевич! Это надо сделать сегодня, завтра… Это очень важно. Для меня. — Николай Кибальчич помедлил. — И для человечества.

— Я исполню все, что от меня требуется, Николай Иванович. — Однако в то мгновение адвокат Герард не понимал своего подзащитного. Послезавтра начинается суд, а он… проект!

— Я должен знать мнение специалистов, — сказал Кибальчич, — до исполнения приговора над нами.

Его голос звучал спокойно. Однако по спине Герарда пробежал холодок. Чего-то он не мог постичь во всем происходящем. "Проект! При чем тут!.. Когда нужно делать все возможное, чтобы спасти жизнь!"

— Однако, Николай Иванович, давайте вернемся к делу.

— Теперь я весь в вашем распоряжении. — И Кибальчич легко, радостно улыбнулся. — Располагайтесь, Владимир Николаевич, поудобней.

Герард сел на кровать.

— Я возвращаюсь к вчерашнему вопросу. Борьба с правительством посредством тактики террора… Когда вы пришли к этому?

Окончательно я уяснил для себя, что террор — единственное средство борьбы с самодержавием, весной 1878 года. Я был доставлен для суда из Киева в Питер, в дом предварительного заключения. Кстати, как сообщил полковник Никольский, меня и, очевидно, всех моих товарищей по процессу сегодня переводят в этот знаменитый дом…

— Каким образом уяснили? — перебил Герард. — Можно поточнее?

— Каким образом? Я… Не только я, мы все еще с семьдесят пятого года поняли: власть, Александр Второй не пойдут ни на какие демократические уступки, не допустят мирной пропаганды наших идей среди народа. Преследования и аресты начались сразу. Моя судьба — вам пример….

— Но ведь в своей агитации вы призывали к насильственной борьбе, к революции!

— Да. И практика показала: крестьянство не готово пойти за нами. Вот вам, Владимир Николаевич, две причины, приведшие нас к террору: ответ на репрессии правительства и стремление малой кровью, убийством царя и крупнейших сатрапов империи, разбудить народ для достижения конечной цели.

— И что же, — не удержался Герард, — разбудили? — Он увидел застывшее бледное лицо Кибальчича и, устыдившись, заговорил быстро: — Простите, Николай Иванович, вы и сейчас думаете, что террор… дает результаты, к которым вы стремились?

— Увидим. — В голосе Кибальчича послышалась непреклонность. — После первого марта страна еще в шоке. Отзовется, Владимир Николаевич. Мы изложили свои требования Александру Третьему. Быть или не быть террору в дальнейшем — решать царю и правительству. Что же касается самой тактики террора… Ее считают единственно правильной все члены Исполнительного комитета, вся "Народная воля". А я член партии и подчиняюсь ее дисциплине.

И все-таки, Николай Иванович… Вы и сейчас сторонник тактики террора?

— Сейчас? — Кибальчич быстро прошелся по камере. — У меня появились сомнения. Впрочем, не сегодня, не после первого марта.

— Вот как? — вырвалось у адвоката Герарда. — Когда же?

— К нашему делу, Владимир Николаевич, это не имеет никакого отношения. Это только мое. Что вас еще интересует по существу моей защиты на суде?

Развивать тему о тактике террора дальше Кибальчич отказался.

"Почему?" — недоумевал Герард.

Они проговорили еще около часа. Владимир Николаевич, уже контурно выстроив в уме свою защитительную речь, уточнял частности и детали.

— Не забудьте о моей просьбе, — сказал на прощание Кибальчич. — Приговор специалистов о проекте для меня важнее, чем приговор суда.

— Все сделаю, Николай Иванович. — Но снова адвокат Герард не понимал своего подзащитного. "Как можно сие говорить? При чем тут сейчас какой-то проект? Или поза?.."

"Что получается? Двадцать седьмого марта 1878 года Кибальчича привозят из Киева в Петербург, помещают в камере дома предварительного заключения, а первого мая уже суд. Значит, тридцать четыре дня…"

Владимир Николаевич, сидя в кресле своего кабинета и рисуя на листе гербовой бумаги остро заточенным карандашом веселых чертиков, не хотел верить в то, что ему открылось.

"Выходит, чуть больше чем за месяц в мировоззрении моего подзащитного происходит этот губительный переворот: он отказывается от тактики мирно просвещать народ, жить и работать среди него и встает на позиции террора. Все это за время пребывания в доме предварительного заключения? Но так не бывает…"

Между тем адвокат Герард был абсолютно прав.