Три жизни: Кибальчич

В коридоре уже стояли: Рысаков, за ним офицер с обнаженной саблей; Тимофей Михайлов, за ним офицер с обнаженной саблей; Геся Гельфман, за ней офицер с обнаженной саблей…

Николай Кибальчич видел только их спины. Тускло поблескивали клинки сабель в руках офицеров.

Сзади послышались легкие шаги, и Кибальчич быстро обернулся. Его взгляд встретился со взглядом Софьи Перовской, и они улыбнулись друг другу.

— Не оглядываться!

"Как она бледна! Как она бледна… Ни кровинки в лице".

Тяжелые, неторопливые, странно-уверенные шаги сзади.

"Андрей!" — Но Кибальчич не оглянулся, однако услышал горячий, быстрый шепот Желябова:

— Я с тобой, Соня!

— Господа! Последний раз предупреждаю! Никаких разговоров!

Из тюрьмы по подземному ходу их вели в зал суда…

И зал, мрачноватый, с высокими потолками, с длинними во всю стены окнами, с помпезными колоннами, был уже переполнен. Процесс первомартовцев считался открытым, однако в зале находилась избранная публика, попавшая сюда по специальным билетам: министры, высокопоставленные чиновники, военные высоких рангов, светские дамы, не упустившие случая продемонстрировать туалеты последней парижской моды и драгоценности. Ложа печати была занята журналистами, представителями официальных газет и журналов и иностранных агентств, тщательно отобранных и утвержденных "наверху".

Владимир Николаевич Герард сидел в ложе защиты среди своих коллег и неотрывно смотрел на дверь, из которой их должны ввести в зал.

Все напряжение его ума и воли было сосредоточено на подзащитном, на Николае Кибальчиче. Герард знал это свое, может быть, особое свойство: во время суда все отодвигалось на второй план, было лишь фоном — зал и люди в зале, посторонние мысли, другие обвиняемые, если разбиралось коллективное дело. Мозг цепко выхватывал и мгновенно подвергал анализу лишь то, что касалось его подзащитного.

Владимир Николаевич вынул из кармана жилета часы-луковицу, щелкнул крышкой. Без одной минуты одиннадцать.

— Встать! Суд идет!

В зале задвигались, умолк тихий гул голосов. Все встали.

Из боковой двери справа появились сенаторы во главе с первоприсутствующим, сенатором Е. Я. Фуксом, величественным сухим стариком, которому пенсне на золотой цепочке и длинные седые баки придавали что-то патриархально-мирное. Фуксу, близкому приближенному Александра Третьего, было поручено вести процесс.

Заняли свою ложу сословные представители.

Появился наконец прокурор, Николай Владимирович Муравьев, стройный, подтянутый мужчина — ему шел тридцать второй год, — напряженный, сосредоточенный; высокий крутой лоб, нос с горбинкой, черная борода и густые брови, под которыми блестели зоркие, умные, хищные глаза, — все это невольно привлекало к нему внимание зала. Муравьев сел к маленькому столу возле своей кафедры.

Уселся в кресле первоприсутствующий, заняли свои места сенаторы и сословные представители, журналисты, защитники…

— Введите подсудимых… — Голос у первоприсутствующего Фукса был спокойным, даже будничным.

По залу прокатилась волна, все головы повернулись к двери в левой стене, рядом с пустующей скамьей подсудимых.

Вначале появился офицер в железной каске прусского образца и с саблей наголо, открыл боковую дверцу на скамью подсудимых.

Первомартовцы занимали места один за другим. Все взгляды присутствующих были обращены к ним, на них нацелились монокли, лорнеты, театральные бинокли.

Владимир Николаевич Герард уловил вздох… Как точно определить его? Вздох разочарования — так, пожалуй, будет точно. Нет, не похожи эти люди на кровожадных, тупых убийц, жаждущих крови.

Однако адвокат Герард ясно, отчетливо, контрастно видел лишь лицо своего подзащитного. "Спокоен, сосредоточен, выдержан. Однако что-то новое есть в нем. Что?"

Зал был наполнен шепотом, тихими возгласами, движением.

Но вот поднялся первоприсутствующий Фукс, и мгновенная тяжелая тишина повисла в воздухе.

— Во исполнение высочайшего повеления особое присутствие правительствующего сената приступает к рассмотрению… — Голос звучал размеренно и торжественно.

Тут Владимир Николаевич Герард увидел, что Николай Кибальчич наклонился к Перовской, что-то шепнул ей на ухо, и слабая, мгновенная улыбка мелькнула на лице молодой женщины.

И дальше, пока читался длиннейший обвинительный акт, пока отвечали на вопросы первоприсутствующего Рысаков, Гельфман, Желябов и другие, Кибальчич если и слушал, то только своих, а Фукса невнимательно, во всяком случае, Герард так воспринимал своего подзащитного: Кибальчич переговаривался с товарищами, о чем-то сосредоточенно думал, водя пальцем по широким перилам скамьи, иногда с явным интересом осматривал присутствующих в зале.

…Лишь после перерыва, в пятом часу дня, когда в обвинительном акте речь пошла непосредственно о нем, Николай Кибальчич, откинувшись назад и замерев, стал слушать с напряжением.