Тридевять земель

– Да, это уже вообще ни в какие ворота не лезет, – согласился Николай Трофимович. – И вот старики, которые построили свои дома своими руками, по шестьдесят километров иногда брёвна возили, вынуждены оплачивать их по огромной для них стоимости. И ведь каждую доску трухлявую описывают! Ей цена-то – рубль, а они на тысячи считают. А не оценишь – не продашь, не завещаешь, ничего… Многие старухи остались одни, потому что их мужья-фронтовики, которые и строили эти дома, умерли уже давно. Да ещё в договоре написано, что оценщику обязаны предоставить автотранспорт, а если его нет, то оплатить такси. Пятьсот рублей туда да пятьсот обратно. Очередная унизительная процедура. Спору нет – налоги собирать надо. А знаете вы, что такое здесь пятьсот рублей? Но, думаете, они поступят в местный бюджет? Нет, их область заберёт, а у области федерация. А у федерации – государственные воры. А наши так называемые главы администраций будут пороги обивать, копейки клянчить. И это они не стесняются величать самоуправлением.

Михаил только вздохнул.

– Почему же так? – спросил он.

– Милый мой человек, – тоже вздохнул Николай Трофимович. – У нас ведь самый главный враг – сосед. Свой своего так закатает, что и немца на нас никакого не надо. Мой отец до войны председателем сельсовета был – как раз коллективизация началась. Отец-то, конечно, своих жалел, считался мягкотелым. А был парторг Рахманин такой, так он отцу-то говорит: "Если так работать будешь, на Колыму поедешь. Ты жми, чтобы сок потёк". Ну и ушёл отец в соседний колхоз счетоводом. А они жали – треть села в Казахстан загнали. Даже платки у баб позабирали. А потом эти платки на подгузники рвали.

– А потом? – поинтересовался Михаил.

– Потом? – повторил Николай Трофимович. Лицо его омрачилось. – Потом война началась. Отец уехал сразу, в июне. Две недели обучали их под Белёвом, а потом под Брянск – и всё… – Николай Трофимович помолчал. – Одно письмо только и получили, а в нём три рубля… Война кончилась. Стали возвращаться домой солдатики по одному, по два человека, – а уходили-то десятками… Эх, ребята, – с горечью сказал Николай Трофимович, хотя Михаил был один, и Николай Трофимович, видимо, в его лице обращался ко всем ребятам, поколение которых представлял его собеседник, – а вы знаете, что только в семидесятые годы голод ушёл из русской деревни? Думали-то – навсегда, а тут на тебе. Траву ели. Какой голод в сорок шестом был! Мёрзлую картошку собирали в поле, сушили и толкли, ну, лебеда, куда же без неё, – усмехнулся хозяин, – барда и прочее. Был тут один демобилизованный, учителем в школе работал, так он велел делать отвар из хвои. Так, говорит, на Ленинградском фронте в сорок втором от цинги спасались: три стакана в день… Прознали про Актюбинск, что там урожай. Мама ездила, вещи на хлеб меняла. Даже швейную машинку отвезла. Комод пустой стоял. В товарных поездах, с пересадками, туда с вещами, обратно с зерном. И грабили по дороге, и охрана железнодорожная обирала, и всё бывало… Но я не об этом. У нас сколько лет говорят, что мы строим правовое государство и формируем гражданское общество. Но этого никогда не будет, если не развивать самоуправление.

Николай Трофимович повёл Михаила в маленькую комнату показать компьютер.

– Сын приезжал, – пояснил он гостю, – он мне наладил. И Николай Трофимович с гордостью включил питание. – Вы не думайте, что мы здесь в глуши живем и ничего не понимаем. Кое-кто и понимает. Но с другой стороны, верят всему, что говорится по телевизору. Скажут, что оппозицию финансируют из-за рубежа – верят, завтра скажут, что инопланетяне угрожают российской государственности – тоже ведь поверят.

Компьютер хранил уже много любопытных материалов, но того, что искал Михаил, не нашлось.

– Сын у нас в Москве, работает в банке. Квартира по ипотеке, машина в кредит. Ну, куда он пойдёт? Да и у нас здесь набрали этих кредитов. Теперь вот голову ломают, чем расплатиться. А уже ведь расплатились – свободой… Я даже не знаю, на что нам надеяться. Власть хитра, кидает подачки, на дорогу у них денег нет, а на праздник "Пожилого человека" есть. Там не дураки сидят, знают, кому и когда подкинуть. Но вся эта социальная помощь даётся не для того, чтобы слабый, неспособный, неимущий стал полноправным членом общества, а как раз затем, чтоб он никогда им не стал, чтоб сколько можно дольше держать его в этом загоне. Вот у нас тут село есть, Борец называется, может, слышали, большое старинное однодворческое село, чуть ли не со времен покорения Казани оно тут, раньше вся эта местность так и называлось – Борецкий стан. Так вот, там земская школа была открыта одной из первых в уезде – еще в 1872 году, в 1909-м появилась ещё и двухклассная министерская, я уже про советское время не говорю, а сейчас там одна школа и та на грани закрытия. Вот и весь сказ.

– Что же с нами будет? – удручённо спросил Михаил.

– Моё мнение такое. Без какого-либо потрясения ничего не изменится.

– Потрясение – это, конечно, что-то вроде войны?