Тридевять земель

– Да, вроде войны, – кивнул Николай Трофимович, – но необязательно. Война – это самое первое, что приходит в голову. А случиться может всё что угодно. И обычно случается нечто, о чём вообще не думали, что-то такое, о чём никто и помыслить не мог… Да и повод к войне иногда случается совершенно неожиданный. Ну кто мог предположить, что убьют в Сараево Фердинанда? Да никто!

На прощанье Николай Трофимович подарил Михаилу банку яблочного варенья собственного изготовления и напомнил:

– Съездите всё-таки в Сапожок, в краеведческий музей, если располагаете временем. Вдруг что…

* * *

Когда удача отворачивалась от Гриши Сабурова, он, подобно древнему римлянину, обращался к предкам. В душе его жило чувство, что мёртвые продолжают существование где-то за пределами воображения и оттуда влияют на жизнь потомков. Он был уверен, что его дед, где бы он ни был, прекрасно осведомлён о Гришиных обстоятельствах и в сложные моменты жизни Гриша мысленно заклинал его о помощи.

Гриша только недоумевал, откуда брала начало эта убеждённость, пока не стал догадываться, что она родилась вместе с ним. В этом мире нет ничего мёртвого, и то, что мы так называем, лишь видоизменилось, а силы его работают в обратном порядке. Он не был склонен к атеизму, однако беспокоить своими просьбами самое высшее существо казалось ему неприличным, и дед казался достаточно могущественным, чтобы взять на себя мелкие и ничтожные в сравнении с мировой революцией Гришины неприятности, и тайные желания.

После того, как Гриша уволился из «Гудка», официально больше он нигде не работал. Можно было бы сказать, что жизнь рушится вокруг него. Но сам он смотрел на дело иначе: ему казалось, что окружающий его мир, напротив, загустевает в своём безумии, и рушился сам Гриша.

В сети, конечно, дышалось легче, но и здесь кто-то щедрой рукой рассыпал комментарии, похожие на сорняки. Они были разными: то исполненными угроз и похабных слов, то вдумчивых попыток во всём разобраться, то представляли собой таблицы с цифрами, скриншоты, – в зависимости от того, на площадке какого интеллектуального уровня велась дискуссия. Как правило, профили этих пользователей были туманны, а наспех созданные журналы пусты.

Но случалось и так, что проверенные временем и обременённые репутацией блогеры, ещё вчера писавшие исключительно о кулинарии, о преимуществах дауншифтинга, тонкостях соблазнения и особенностях дизайна, как по команде, прониклись идеей русского мира.

Гражданская война в Facebook началась еще до киевского Майдана. Люди от души проклинали несогласных, друзья, знавшие друг друга многие годы, исступлённо клялись никогда больше не видеться и со свистом летели в бан и было даже слышно, что распадались семьи.

У Гриши семьи не было и распадаться предстояло ему самому. Некоторое время сбережения позволяли ему жить привычной жизнью, но исподволь они таяли. Старые связи теперь годились только на то, чтобы вместе оплакивать свою общую судьбу. Многие из тех, кого он знал, уже умерли, другие возглавили многочисленные пресс-службы, а одна знакомая, которая ещё в начале двухтысячных годов занимала завидную должность заместителя главного редактора довольно известного журнала, сейчас пробивалась тем, что работала няней. И в то же время работы для них, этих неудачников, было полным-полно – некоторые из их прежних товарищей, набрав тощие дружины выпускников провинциальных журфаков, наспех клепали нтернет-издания, общим девизом которых служили печально-комичные слова шефа жандармов Орлова о России и где на одну короткую заметку непременно приходилось по нескольку орфографических ошибок, отсутствующих знаков препинания, что искупалось бескомпромиссным горе-патриотизмом.

Когда безденежье стало одолевать всерьёз, Гриша решился давать школьникам частные уроки английского языка.

Язык условного противника он изучал в специальной школе со второго класса, продолжил в университете, и овладел им в достаточной мере. Испанский был вторым, но на него спроса не находилось – владельцы пиренейской недвижимости в общении с туземцами, главным образом, обходились денежными знаками.

Бежать из этого времени можно было только или в вечность, или в иное пространство. О первом как будто говорить было рано, но разменять время на пространство Гриша даже и не помышлял. В его понимании этот выбор был сродни тому, какую ногу потерять: правую или левую? Многие из его одноклассников и однокурсников давным-давно покинули страну и пригрелись в разных точках земного шара, но для самого Гриши такая мысль имела только умозрительный характер – характер фантазии, и роль эмигранта он примеривал на себя из любопытства, как мы, попадая в незнакомый город, впитываем его атмосферу и стараемся понять, до какой степени она нам приятна и насколько долго возможно было бы её выносить.

* * *