Тридевять земель

– Что же мы будем делать? – совсем упавшим голосом спросил он сам не зная кого и без сил опустился на скамью. То и дело он останавливал взгляд на круглых двусторонних станционных часах, точно молил их своим скомканным лицом сотворить чудо и ускорить свой бег.

– А ничего, – сказал Павлуша с внезапным спокойствием, поразившим Аполлинария, присаживаясь рядом. – Посидим, подышим воздухом. А там и поезд подойдет.

"Ну, спирт ударил в голову", – подумал Аполлинарий Григорьевич. Они молча сидели на скамье. Марченко обмотал место укуса тряпицей, и Аполлинарий Григорьевич время о времени поливал её спиртом. Солнце, впившись в рельсы, густым, нестерпимо слепящим сгустком медленно ползло по блестящей стали, будто обсасывая её.

– Папиросы, – подал вдруг голос Павлуша. – Вот здесь, в этом кармане… достаньте, будьте добры… Спички тоже там…

Аполлинарий Григорьевич искоса поглядывая на Павлушу, который, прищурившись, смотрел на рельсы, куря папиросу за папиросой. С ужасом он думал, что человек, сидящий сейчас с ним рядом, вот-вот умрёт, но к стыду его всё это заглушалось ещё большим ужасом от сознания, что причиной тому он, что неисправна дрезина, что он будет судим, потому что это не просто прохожий, проезжий, а ревизор дороги…

Дыхание Павлуши стало как будто ровнее.

Когда, наконец, показался поезд, на лице его появилась невозмутимость абсолютно здорового человека.

– Спадает, – заметил Павлуша. – А, пожалуй, и совсем сошла. Нет?

Аполлинарий Григорьевич смотрел, видел и не верил своим глазам.

– Действительно, – озадаченно пробормотал он, – как будто и ничего. Но точно ли то был щитомордник? – помедлив, уточнил он.

– Уж этого я не знаю, – вдруг рассмеялся Павлуша. – Я вам описал подробно, ручаюсь. "Да нет, это был не твой этот… щитомордник", – подумал он сам себе, и на губах его надолго задержалась какая-то неопределённая усмешка, ещё больше сбившая с толку Аполлинария.

Дали второй звонок.

– Ну, всего вам хорошего, – попрощался Павлуша. На лицо его вернулось то выражение доброжелательного участия, с которым он прибыл утром на станцию Шаньши.

Аполлинарий Григорьевич, как истукан, смотрел ему вслед. "Это чёрт знает что", – думал он. Павлуша, вошед уже было в вагон, тронулся изумлением начальника станции, вернулся, положил здоровую руку ему на плечо и мягко сказал:

– Вы не волнуйтесь, думать тут нечего: всё так это и должно было быть.

Ничего не в силах понять, Аполлинарий Григорьевич не изменил своего положения даже тогда, когда последний вагон скрылся за поворотом пути.

* * *

Людкин двор располагался на другой стороне улицы по направлению к Гнилому мосту, всего-то через два двора от двора Михаила, но сам дом закрывала от его взоров густо разросшаяся сирень.

Как некогда полнела, добрела Соловьёвка и доросла до Ягодного, прилепилась к нему, так теперь она, как печная труба, дала трещину и стала откалываться. То тут, то там по обе стороны дороги выглядывали из зарослей крапивы и ракит давно некрашеные железные крыши и выщербленные печные трубы.

Свой двор в этот раз двор он нашёл опять заросшим, но уже не так безнадёжно, как в прошлом году. Михаил рьяно взялся за его очистку, но торопиться было некуда. Три дня он методично занимался этим, по вечерам окунался в речку и спал крепко и безмятежно, но с утра пятницы волнение охватило его. Стоило только послышаться звуку автомобиля, как весь он внутренне напрягался. Дважды за неделю проезжал хлебный фургон, а в четверг в полдень явились на раздолбанной "Газели" продавцы галош и долго и тщетно привлекали к своему товару настойчивыми, протяжными автомобильными гудками.

Несколько раз он порывался пойти посмотреть, приехала ли она, но что-то робел, а когда наконец решился, столкнулся у тополя с дедом Чибисовым. Тот по-хозяйски вошёл на террасу, уселся на предложенную Михаилом табуретку и с усилием расправил больные ноги.

– Землю-то всю вокруг поскупили, – сказал дед, глядя прямо перед собой, щурясь на солнце, пробивающееся сквозь листву большого тополя. – Слыхал?

– Кто купил-то? – безразлично спросил Михаил. – Армяне, что ли, что свинарник строят?

– Аромя-яне, – презрительно протянул дед. – Нашёлся купец! Всю землю скупил, что в паях была. У наших скупил, у мордовских и до самого Парского угла теперь земля его.

– Сколько же это?

– Это? Это, парень, гектаров тысячи, а кто же их считал? Теперь к железке и не думай косить идти – суд! Да и кто косить-то пойдёт, – сам себе возразил Анисим. – И коров-то уже на всю деревню десяток едва осталось. Да оно, может, и ничего, – продолжил он свои рассуждения, – ничего. То колхоз был – крупное хозяйство, теперь этот Голянов, или как его, Голяков, фамилия у его такая, Бог даст, поднимет землю. Негоже ей впусте-то лежать. Неправильно это, негоже.