Тридевять земель

– Ну что, пойдешь в школу на этот год? – спросил Сергей Леонидович.

– Да отец не пущает.

– А ты учиться хочешь?

Панька, как и все вообще крестьянские дети, обо всем рассуждал по-взрослому.

– Как не хотеть? Знамо хочу. Учиться надоть. Грамотного труднее обсчитать. Все больше жалованья возьму, коль грамоту буду знать. В Москве-то еще пуще чем у нас глядят, умеешь ли ты грамоте, а по грамоте тебе и цена.

– А ты в Москву смотришь, – с улыбкою спросил Сергей Леонидович.

– А хотя бы и туда, – согласился Панька. – А то и еще куда. Чисто ходить буду.

Что-то зашуршало в траве, наверное, ёж, и они примолкли.

– Вот вы, сказывал Василий Прохорыч, все науки превзошли, – опять подал голос Панька, – а на что оно? Что там?

– Что там? – переспросил Сергей Леонидович как-то механически.

Вопрос мальчика озадачил его. "В самом деле", – подумал он, соображая одновременно, как отвечать Паньке.

– До Бога ближе? – предположил Панька, когда молчание затянулось.

Здесь Сергей Леонидович даже растерялся. Он подумал о том, что только закончим мы что-либо задуманное, как сознание несовершенства исполненного ложится на нашу душу и совесть и понуждает начать все сызнова.

– Может, и ближе, – сказал наконец он серьёзно.

Рядом фыркали лошади. Где-то недалеко за домом кричал дергач, и его однообразная песня гулко отдавалась в редком воздухе. Панька сидел на корточках, спрятав руки у живота, и не мигая смотрел в костер. Слабый огонь лениво лизал сучья, озаряя Панькино лицо, а уже за его спиной стлалась непроглядная темень, ночь была безлунная, и только в недосягаемой вышине неба светились редкие звездочки.

– Не страшно? – снисходительно спросил Сергей Леонидович. – Русальная скоро. Налезешь – защекочет.

– Та не, та и что, что русальная? – беспечно ответил Панька и неожиданно добавил: – Вот только братец ваш ходют, этта да.

От этих слов Сергей Леонидович похолодел.

– Да ты видел, что ли? – спросил он, подбирая локоть и садясь.

– Сам-то не видел, – уклончиво ответил Панька и торопливо перекрестился, – да бабы брешут.

– С чего бы ему ходить? – несколько недовольно спросил Сергей Леонидович.

Панька почесал затылок.

– Я так мыслю, оттого так-то, что сам себя жизни решил, вот Господь его и не приймает.

Сергею Леонидовичу давно уже было ясно, что источником всех этих небылиц является Гапа. После смерти Павлуши одна в дом без крайней нужды она не заходила – все ей мерещилось, что Павлуша ходит ночами по своему кабинету. Игнат был простым смертным, и по этой причине в ее глазах служить гарантом безопасности никак не мог, а мог, напротив, и сам сделаться жертвой потусторонности. Сергея Леонидовича эта блажь в конце концов даже раздражала, но никакие доводы рассудка, к которым он прибегал, не имели на ее воображение ни малейшего действия…

Пахнуло горячим запахом черемухи.

– Только что листочки распустились, и черемуха зацвела, – с какой-то неожиданной нежностью промолвил Панька. – Дух такой чудесный, ровно медом голову обносит…

* * *

Добравшись до дома, Сергей Леонидович, торопливо притронувшись к остывшему ужину, приготовленному Гапой, обратился к своим записям:

ПРАВО КАК БУКВАЛЬНОЕ РАВНОВЕСИЕ

«То, что не отмерено мерою, когда ты его присваиваешь, не может считаться твоею собственностью: необъятное не приобретаемо» (7,XI). В этом случайном выражении Феофилакта Схоластика сказалась вся суть древнейшего мировоззрения. Когда наши крестьяне говорят – «без числа», он имеют в виду – выше меры, слишком.

Само понятие справедливости (aequitas), до такой степени связанное с понятием права, например, у римлян, первоначально означало только постоянное уравнивание или устранение неправильностей и было вызвано острой необходимостью правового регулирования отношений местного населения и чужестранцев-перегринов согласно "праву общему всем народам". Но более ранним понятием, которое выражало это слово, являлся принцип равного или пропорционального распределения. Хотя несомненно уже в этих представлениях выражен некий этический принцип, ибо равное деление чисел и физических величин без сомнения тесно связано с нашим представлением о справедливости, говорит Мэн, главнейшее своё выражение они имели в той правовой институции, известной под именем Jus Talionis, или, иначе, "мера за меру". Иными словами, ответчик должен был отдать ровно столько, сколько было взято у пострадавшего – не больше, но и не меньше. Это и было главнейшим условием поддержания миропорядка, а магический ритуал – средством к достижению этой цели.