Тридцать три ненастья

Дома достала отцу подарки, среди которых и не подаренная Василию тельняшка.

– Пап, может, будешь носить? Этому… мерзавцу добывала… Она совсем новая. Он её даже в руки не брал.

Но отец отказался:

– Ты чего ж, хочешь папку обидеть? Ещё не донашивал я! Сроду чужого не носил.

Я не стала настаивать, отдала тельняшку тёте Зине – может, пригодится.

Народу за праздничным столом собралось немного: отец с тётей Зиной, крёстная, овдовевшая тётя Дуся, Огуречниковы, ну и я. Сидели чинно, без шума. Кусок не лез мне в глотку, но постоянно хотелось курить. Накинув в сенях отцову фуфайку, шла в холодный апрельский сад, садилась на дровяной штабель, доставала сигарету. Мои догадывались, наверное, но виду не показывали. И только отец хмурился. Никто, никто из них не мог мне помочь, но я всё равно чувствовала себя под защитой родных.

Тётя Дуся попросила меня почитать стихи. В то время я всё помнила наизусть и прочла по памяти несколько стихотворений.

Володя Огуречников страшно удивился:

– Неужели сама написала? Ну, Иван Иванович, дочь у тебя прямо как Рождественский. Молодчина! И книжка вышла? Здорово!

Отец расчувствовался, полез в книжный шкаф, достал мой сборничек «У огня». А потом сказал вдруг:

– Она и замуж хотела выйти за поэта, но я не разрешил. Какие из поэтов мужья?

Мне стало смешно, впервые за долгие дни. «Не разрешил!» – надо же. Милый мой папочка! Он точно знал, как меня утешить!

Очень удивила тетя Дуся. Она жила совсем недалеко от нас, и мы ходили друг к другу короткой дорогой, через кладбище, где похоронен дядя Миша, мимо церкви. Осмотрела всех странным взглядом и сказала вдруг:

– Я сегодня шла и слышала Мишин голос на кладбище, он звал меня: «Дуся, когда же ты придёшь ко мне?»

– А ты меньше думай об этом, – заметила крёстная, – не будет блазниться.

Тёти Дусины дети, Оля с Серёжей, в это время учились в Москве: Ольга – в МЭИ, Сергей – в военном училище. Одинокая мать, блуждая по ночным комнатам, сходит с ума, иногда заглядывает к пьющим соседям – хватануть рюмку-другую, чтобы погасить тоску. Но водкой тоску не погасишь! Я это поняла много-много позже. А тогда водки для меня как бы и не существовало. Есть – могу выпить за компанию, нет – и не надо!

Вернувшись в Волгоград, сразу же отправила документы и книжные публикации на ВЛК. Конкурс сумасшедший, а связей – никаких. Может, Владимир Иванович Мильков поможет, он же обещал поговорить с Межировым и Горбачёвым. (Процитированное выше письмо от него пришло позже, через три месяца.)

В Союзе писателей мало верили, что я поступлю. Ведь некоторые из наших провалились в прошлые годы. Оставалось только ждать, ждать и ждать.

6 мая, в мой день рождения, совсем неожиданно приехал Василий, протянул три дохленьких махровых мака.

– На. Мне девки в Союзе писателей подсказали, что ты сегодня именинница.

– А сам не помнил?

– Забыл. Но я не только поэтому приехал. Плохо мне, совсем плохо. Не могу я там, задыхаюсь. Осточертело жить в грязи, вечно голодным…

– А как же любовь?

– Ну какая любовь?! Её там сроду не было. Живу – чуж-чуженин, и она тоже. Только квартира и держит. А в душе всё выгорело дотла. Мне ребята советуют к тебе прибиваться. Примешь?

– Какие ребята?

– И Валёк Кононов, Вовка Мызиков… Даже Максаев! А тут опять Данилины заезжали… Матвевна глянула, как я живу, на всю эту пылищу, на загнутую морковку в холодильнике, где больше ничего, и про тебя заговорила… Ты им всем понравилась. Мама Оля велела передать, чтобы к тебе возвращался.

– От плохой жизни к нелюбимой бабе не прислоняются. Во мне тоже что-то сломалось. Не верю я тебе больше, боюсь.

– Не бойся. Давай попробуем сызнова начать.

– А как же эта?.. Один раз вернула и второй захочет. Из подлючества. Знаю я её!

– Будешь смеяться, но она на ВПШ поступила, на два года в Саратов уезжает.

– А я в Москву, на ВЛК.

– Но ты же не бросишь меня совсем, приезжать будешь, а я останусь в твоей квартире.

– Ещё чего! В качестве кого я тебя оставлю? Ты даже тёплого слова мне не говоришь, прощения за мои муки не попросил.

– Т'aнюшка, мы оба одинокие люди, оба настрадались. Неужели нам надо о любви сейчас говорить? Скажу честно: ты мне по душе родная, я без тебя пропаду. А ты совсем меня больше не любишь?

Я любила, любила – хоть убейте меня, дуру! Но очень боялась новых страданий. Тайны в нём для меня уже не было. Я знала, чего бояться.

– Ладно, сегодня оставайся, а завтра поговорим. Ко мне друзья сегодня придут. Уж ты постарайся не куролесить при них.

Войдя в квартиру и увидев Макеева, Ира Кузнецова воскликнула:

– От судьбы не убежишь!

Костя добавил:

– И не надо убегать.

В тот вечер друзья подарили мне изумительную красоту – шёлковую ночную рубашку всю в кружевах и с длинным рукавом. Я даже примерила её на погляд честной компании.

…В одних трусах, носках и рубашке долго не проходишь, и мы поехали на Штеменко за Васиными вещами. Изумило, что квартира заметно облысела. Поубавилось книжек, хрусталя, ковров.

Василий объяснил:

– Она всё доброе к матери увезла. Боится, что пропью, пока она в Саратове политическую грамоту повышает. Насрать! Давай собирать мои вещи.