Тридцать три ненастья

После завтрака Макеев с Устиновым шли кататься на лыжах, иногда к ним присоединялась и я. Потом ребята делали вылазку в деревню Федотово, чтобы разжиться горячительным попроще и не по буфетной цене, а я спускалась из вестибюля в полуподвал на водные процедуры. Душ Шарко и струевой массаж казались неземной благодатью после долгой лыжной пробежки.

Но однажды Устинов заявил:

– Всё, ребята! Завтра сажусь работать. У меня поэма начала складываться в голове. Будем встречаться по вечерам.

Василий от лыж отказаться не мог. Вернувшись с лыжни, отряхивал снег, устраивал лыжи, наполнив ванну горячей водой, кричал:

– Т'aнюшка, запиши стихотворение – на лыжне сочинил!

Ему всегда лучше писалось на ходу или во время монотонной физической работы: на сенокосе, в парке, в сквере, в саду. И я под диктовку мужа записывала в блокнот свежие строчки, радуясь за него и немного завидуя. Мне не писалось. Мне и без стихов было хорошо.

В столовой мы оказались за одним столом с Юрием Прокушевым, исследователем творчества Есенина, и его женой. Они приехали раньше нас, о чём говорила недопитая бутылка коньяка на столе. Тогда была такая мода: все отдыхающие держали на столах какие-нибудь бутылки – с вином ли, с водкой ли, ещё ли с чем. За завтраком не пили, конечно, но в обед и под ужин наливали по рюмочке – больше для форса и демонстрации политеса. В б'oльших количествах употребляли по номерам. Мы тоже поставили на стол свою бутылку, купив её здесь же, в буфете. Я ворчала, когда Василий тянулся налить по второй, на что мужчины резонно возражали, мол, зачем жить по чужому уставу – хочется выпить – выпей!

Когда же объявили борьбу с алкоголизмом, через год по-моему, алкоголь в буфете продавать перестали. Уже и с собой приносить стало нельзя.

Очень смешно мы заказывали себе еду. Василий мудро брал котлеты и лангеты, а я выискивала в меню чего позаковыристей. В итоге он уплетал за обе щёки, а я ковырялась вилкой в кучке какого-то малосимпатичного фрикасе. Вскоре и я перешла на котлеты.

Библиотека в Малеевке была великолепная, и фильмы демонстрировали из категории «закрытый показ». Одним словом, отдыхалось нам более чем хорошо. По вечерам резались в карты, в «дурака», то с Куняевым, то с Синельниковым – кто раньше придёт. Находиться вместе они не могли по национальной причине. Если, скажем, играет у нас Синельников – Куняев, заранее глянув в окно, ни за что не войдёт. И наоборот. Но самыми славными были посиделки с Устиновым. Однажды засиделись до такого поздна, что он не успел в главный корпус до закрытия дверей. Не достучался и вернулся к нам. Пришлось на сдвинутых кроватях ночевать втроём, благо, было запасное одеяло.

Утром Валентин хохмил, обращаясь к Куняеву:

– Стас, ты когда-нибудь проводил ночь втроём: двое мужчин и одна женщина?

– Не приходилось, Валёк. А ты? Неужели ночевал?

– Сегодня! С Макеевыми! Ха-ха-ха-ха! Васька лежал посерёдке!

Поэму Устинов дописал и пригласил нас на первую читку, поставив на стол бутылку крепкача. Поэма вышла хорошая – про любовь с восторгом.

Я упрекнула Макеева:

– Эх, Вася! Что же ты отстаёшь? Всего три стишка набегал по лыжне! Валентин довольно похлопал себя по груди, мол, «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!».

В кинозале перед сеансом подошёл к нам знаменитый Пётр Проскурин, обратился к Василию:

– Вась, слышал, Волгоград ваш на бишофите плавает, и его легко достать… У моей жены проблема – ноги сильно болят. Может, поможешь?

– Пётр Лукич, про бишофит я мало что понимаю и доставальщик из меня хреновый, но Татьяна моя постарается. Кстати, Лариска Тараканова, моя однокурсница, тоже просила достать бишофит для своей матери. Вот и порешаем заодно.

Проскурин коснулся моего плеча.

– Таня, я прошу вас.

И я закивала как болванчик, хотя понятия не имела, где и через кого можно достать волшебное снадобье.

– Ну, спасибо, ребята! Я в долгу не останусь. Запишите мой телефон.

Бишофит мы достали, и без больших хлопот – помогли ребята в Союзе писателей. Две бутылки дефицитного лекарства я привезла в Москву уже в апреле, дозвонилась, раздала. Ответно меня одарили толикой столичного дефицита, типа растворимого кофе, индийского чая, финских конфет и бутылки «Токая» – помню, как сейчас.