Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

В этих условиях русский хлебный рынок, еще ранее отрезанный шведами от Балтики, но сохранивший выход через Архангельск, и стал приманкой для всей Европы. В изоляции от балтийской торговли обнаружилась даже известная выгода для царской казны, поскольку цены на внутреннем русском рынке оставались низкими, а отпуск хлеба на внешний рынок был царской монополией. Переписка правительства с новгородскими воеводами в 1628 г. рисует яркую картину настоящего штурма европейскими купцами-контрабандистами этой царской монополии: при помощи своих контрагентов среди русского населения они «воровством, украдом и тайным татебным обычаем» скупают хлеб и вывозят его через балтийские порты; однако правительство энергично отбивает этот натиск, применяя систему конфискаций, телесных наказаний, тюремных заключений и пр.[247]

Что же касается беломорского пути, то тут условия совсем не благоприятствовали контрабанде, ибо хлеб на севере был не местный, а привозной, и весь шел через легко поддающиеся контролю складочные пункты — Вологду и Архангельск; в Архангельске он грузился на иностранные суда под строгим наблюдением должностных лиц, требовавших от экспортеров предъявления царских «указных грамот», т. е. разрешений «купить и за море отправить» то или иное количество зерна. Поскольку обойти царскую монополию было невозможно, иностранцы штурмовали правительственные круги в Москве. Начиная с 1627–1628 гг. отбою не было от ходатайств европейских держав, и прежде всего Голландии, о разрешении закупить в России значительные партии хлеба. В первой половине 20-х годов практиковалась система «рекомендательных писем», при которой иностранное правительство, скажем голландское, только поддерживало прошение того или иного частного купца, но с 1627 г. в роли покупателей в основном выступают уже сами правительства, лишь уполномочивающие какого-либо фактора или «приказчика» приобрести и погрузить в Архангельске на корабли разрешенное количество зерна. При этом каждое правительство стремилось добиться монопольного права на русский хлеб: количество его, доступное для экспорта, было невелико, а конкуренция неизбежно взвинчивала цену. Так как с точки зрения коммерческой московскому правительству было безразлично, кому продавать хлеб, естественно, что соперники прибегали к политической аргументации, а московское правительство со своей стороны стало рассматривать отпуск хлеба тому или иному государству как акт политической дружбы.

Даже запрашивая высокую монопольную цену, например с Голландии, Англии, Франции, оно все же с полным основанием трактовало разрешение на покупку и вывоз хлеба как материальную помощь дружественной державе, ибо знало, что эта высокая цена все же много ниже европейских хлебных цен. В сущности, здесь уже налицо в известной мере идея субсидии. Но в полной мере она выступает в том способе, каким предоставлялся хлеб отчасти Дании и главным образом Швеции.

Вообще в арсенале внешней политики правительства Михаила Федоровича, вернее — Филарета Никитича, идея субсидий занимала не последнее место. Начав вскоре после Деулинского перемирия 1618 г. готовиться к новой войне с Польско-Литовским государством, оно активно искало, союзников, и уже в 1623 г. французский посол доносил из Константинополя в Париж, что Москва предлагает платить Турции за участие в войне против Польши по 400 тыс. талеров ежегодно[248], т. е. ту же сумму, которую позже платила Франция Швеции. Через 10 лет Москва согласилась платить Швеции, тоже за войну с Польшей, по 100 тыс. талеров ежемесячно, т. е. 1 млн. 200 тыс. талеров в год, следовательно, сумму, в три раза превосходившую размер французской субсидии[249]. Иначе говоря, для нанесения удара главному врагу — Речи Посполитой — в Москве не останавливались перед мыслью о выплате тому или иному союзнику значительной денежной наличности, с таким трудом накопленной в царской сокровищнице.