Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Но ведь дело не сводилось к организации удара непосредственно по Речи Посполитой. В Москве отлично понимали: Сигизмунд III силен поддержкой папства и Габсбургов, его агрессия в Северо-Восточной Европе является лишь звеном более мощного фронта общеевропейской агрессии, руководимого Империей и Испанией. Поэтому в Москве считали своими союзниками всех врагов Габсбургов в Европе. Голландец Исаак Масса в 1626 г. в докладной записке на имя Генеральных штатов писал о возможности сближения с Россией: «Государственными делами там теперь руководит отец царя, патриарх, искусный политический деятель и, вследствие своего плена в Польше, непримиримый враг поляков, которому хорошо известно, кого надо считать друзьями и кого врагами Австрии и Испании»[250]

. Естественно, что именно германский император («римский цесарь») с его воинствующим католическим окружением («с папежскими советниками») был после Польско-Литовского государства главным недругом в глазах Филарета Никитича. И для его разгрома или по крайней мере отвлечения Филарет Никитич считал необходимым идти на самые серьезные не только дипломатические, но и материальные жертвы. Денежную наличность надо было беречь для схватки с Польшей, но русская казна располагала еще и иными потенциальными ресурсами, которые могли быть обращены против императора, — в первую очередь хлебом.

В 1653 г., когда после снижения 30–40-х годов наблюдался новый подъем хлебных цен в Западной Европе, шведский резидент Родес так описывал значение этого ресурса царской казны: «Что касается хлеба со всей России, то он также принадлежит их ц. в., и абсолютно ни одному частному лицу не разрешается им торговать. Эта торговля при теперешних один за другим последовавших дорогих годах доставила их ц. в. значительно доходов, особенно за теперешние протекшие 4 года, в течение которых они приказывают ежегодно собирать почти 200 тыс. «четвертей» (хлеба), который поэтому по всей стране скупается и со всех мест свозится в Вологду. В казанской, нижней (нижегородской) и лежащих вокруг них областях «четверть» покупается за 12–25 копеек… в ярославской, ростовской и вологодской — 36–50 копеек… Итак, «четверть» в Архангельске не может обходиться со всеми расходами свыше одного рейхсталера[251]

. Так как они потом в четыре названные года всякий раз брали в свою очередь за «четверть» свыше 2½–2¾ рейхсталера, то доходы с хлеба доставили их ц. в. в короткое время свыше одного миллиона рейхсталеров»[252]

.

Отбросив абсолютные цифры, сообщаемые Родесом для 1653 г., мы можем по его описанию составить ясное представление о самом механизме государственных доходов от хлебной монополии. Именно эта статья государственных доходов, сравнительно трудно реализуемая из-за отсутствия у Московского государства собственного морского флота, и была в 1627–1634 гг. частично обращена правительством на обслуживание внешней, политики. Впрочем, как мы уже отметили, само допущение того или иного государства к покупке хлеба у московского царя являлось доходной привилегией, которая и предоставлялась исключительно европейским недругам Габсбургов (Англии, Голландии, Франции). Но в 1627 г. датскому королю Христиану IV, находившемуся в открытой войне с германским императором, было дано совершенно исключительное право: закупить 30 тыс. четвертей «хлебных запасов» в России через уполномоченного (голландца Давида Руца) не из рук «царских купчин», а непосредственно на внутреннем рынке и вывезти, не уплачивая никаких пошлин в казну, т. е. за самую низкую цену. В 1628 г. Христиан IV снова получил разрешение закупить на тех же условиях 40 тыс. четвертей[253]

. Иначе говоря, московское правительство в этих случаях просто «уступало» или жертвовало в пользу датского короля ту сумму, которую оно само могло бы получить с соответствующей доли хлебного экспорта. Что перед нами военная субсидия, это особенно ясно видно из крутого изменения политики после заключения Данией Любекского мира с императором в 1629 г.: московское правительство считало себя связанным обещанием, раньше данным Христиану IV, и поэтому все же позволило ему в 1630 г. закупить 25 тыс. четвертей в счет прежде разрешенных 75 тыс., однако не на прежних условиях, а с уплатой высокой пошлины, в следующем же, 1631 г. запросило такую высокую цену, что Дания уже окончательно выбыла из числа покупателей русского хлеба.

Не имея здесь возможности подробнее остановиться на датских хлебных закупках, перейдем к шведским. Прежде всего, нам надлежит выяснить, как трактовался этот вопрос в русско-шведских переговорах: как торговый или как политический, иными словами, должна ли идти речь только о политической утилизации коммерческих отношений или об открытом испрашивании и сознательном предоставлении политических субсидий.