Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Швеция имела давнюю традицию государственной внешней торговли: получая налоги натурой, правительство частично превращало их в деньги путем сбыта продуктов на внешнем рынке; сбыт меди также издавна составлял государственную монополию. На основе этого опыта и развилась в XVII в. система хлебной спекуляции. Швеция стала почти монопольным обладателем побережья Балтийского моря, и шведское правительство, не довольствуясь огромной пошлиной, которую оно могло взимать с хлебных купцов-экспортеров в балтийских портах, само стало заниматься скупкой дешевого хлеба в целях выгодной его перепродажи в портах Западной Европы, пользуясь еще при этом льготой от Дании при провозе груза через Зунд. С 1626 г. Густав-Адольф владел уже не только Ингерманландией и Ливонией, но и Пруссией. В Кёнигсберге, Пиллау и Данциге он довольствовался вывозной хлебной пошлиной, но в Риге и Ревеле организовал скупку зерна. Из-за прекращения свободного экспорта цены на зерно в этих портах стояли низкие, и факторы шведского правительства перепродавали его на амстердамской международной хлебной бирже с огромным барышом, получив в 1629 г. до 40 рейхсталеров прибыли на каждый ласт, согласно вычислению голландца И. В. Нейкерке, автора вышедшей в 1630 г. в Гааге брошюры «Ясное изложение или указание мер к устранению настоящей дороговизны хлеба и к развитию судоходства нашего отечества»[235].

Этот лифляндско-курляндский хлеб и представляется нередко единственным источником «чрезвычайных доходов» шведской казны от хлебных спекуляций. Только шведские историки, изучавшие архивы, указывают и другой источник: русский хлеб, вывозившийся через Архангельск. Так, по словам Кронхольма, Густав-Адольф для выполнения своих военных задач производил спекуляции лифляндским и русским хлебом в Голландии[236]. Однако эти два источника — остзейский и русский хлеб — не дифференцируются сколько-нибудь точно, да и общие цифры, характеризующие хлебные операции шведов в Голландии, отличаются крайней неполнотой и носят скорее иллюстративный характер. По-видимому, шведские архивы не обладают полной документацией, освещающей весь ход хлебных операций[237]

, и историк принужден опираться преимущественно на разрозненные отчеты шведских факторов в Голландии, осуществлявших заключительную фазу — продажу и подсчитывавших при этом чистый барыш от каждой данной партии зерна. Кронхольм приводит из этих отчетов за 1630 г. несколько цифр чистого дохода (по пунктам доставки хлеба и получения денег), причем суммирование даже этих довольно случайных цифр дает внушительный итог — свыше 500 тыс. риксдалеров — и замечает: «Перечисленные доходы были единственным, чем Густав-Адольф мог укрепить кредит, к которому он должен был прибегать для того, чтобы обеспечивать содержание армии: оплачивать расходы по вербовке, жалованье и перевозку солдат»[238]. Но русскому хлебу Кронхольм отводит в этих операциях второстепенное место сравнительно с остзейским. Неосновательность такого представления легко доказать, даже не прибегая к русским источникам.

Правда, сколько именно хлеба вывозило шведское правительство из Риги и Ревеля, установить нельзя, так как на этот хлеб, предназначенный «для шведской армии», не начислялось никакой пошлины, и поэтому архивы Риги и Ревеля не сохранили цифр хлебного экспорта за интересующие нас годы. Но мы знаем, что до установления шведской монополии из этих двух городов экспортировалось ежегодно около 13–14 тыс. ластов зерна[239] и что рижане жаловались на сильное падение хлебного экспорта при шведской монополии. Падению экспорта должны были способствовать и низкие цены, по которым хлеб тут монопольно скупался, и, в особенности, затруднения в доставке сюда польского хлеба, который, по-видимому, составлял немалый процент прежнего экспорта; что касается русского хлеба, то он тем более почти не просачивался в то время остзейским транзитным путем[240]

. Наконец, из того количества остзейского хлеба, которое шведам удавалось все же скупить, известная часть использовалась в натуре для покрытия потребностей шведской армии, расположенной в Ливонии, Пруссии, Померании, ибо именно из остзейских портов ее было проще и дешевле всего снабжать продовольствием. Следовательно, навряд ли шведы могли вывозить на голландский рынок более 5 тыс. ластов остзейского хлеба, что никак не дало бы им и половины той цифры чистого дохода (свыше 500 тыс. талеров), которая сама, как мы отметили, в высшей степени неполно отражает действительность.

Итак, следует попробовать выяснить с помощью русских архивов действительную долю русского хлеба в спекулятивных операциях Швеции в первые годы ее участия в Тридцатилетней войне. Следует совершенно отделить вопрос о спекуляциях русским хлебом от вопроса о спекуляциях остзейским хлебом: ведь к дешевому остзейскому хлебу Швеция имела доступ на правах завоевателя, а дешевый русский хлеб получала на каких-то совсем иных основаниях.