Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Эта однобокость историографии шведского периода Тридцатилетней войны была отчасти восполнена появлением в 1901 г. специальной монографии шведского историка Карла Вейле «Политика Швеции в отношении Польши в 1630–1635 гг.»[315] Вейле тщательно исследовал материалы шведского Государственного архива, а именно отделы: Polonica

, Muscovitica, Turcica

, переписку канцлера Оксеншерны. Выводы Вейле во многом спорны и недостаточны, но все же следует пожалеть, что этот основательный труд мало повлиял на позднейших авторов, в том числе даже на шведских; лучше всего он, пожалуй, известен польским историкам[316]. Впрочем, в восьмитомной коллективной работе о войнах Густава-Адольфа, изданной шведским генеральным штабом и являющейся образцовой сводкой всего, что известно науке об этих войнах[317]

, международная обстановка начала германского похода Густава-Адольфа излагается в специальной главе, 4-й, тома V в таком порядке: сначала отношения Швеции с германскими государствами, затем довольно подробно — с Польшей, Россией, Гранейльванией и, наконец, с Францией, Голландией, Данией, Англией. Отношения Швеции с Речью Посполитой и Россией изложены в основном по Вейле. Однако русско-шведские отношения этих лет освещены Вейле и его последователями лишь отчасти, воссоздание же восточноевропейской международной ситуации времен «шведского» периода Тридцатилетней войны останется, на наш взгляд, до тех пор незавершенным, пока именно русско-шведские отношения не будут поставлены в центр внимания и пока, наряду со шведскими и польскими архивами, не будут привлечены русские, — прежде всего дела «шведского двора» Посольского приказа[318]. Именно эти документы, т. е. неопубликованные столбцы шведских и иных дел Посольского приказа, положены нами в основу дальнейшего изложения.

Не пристрастны ли мы, придавая такое большое значение именно России? Ответ на этот вопрос зависит прежде всего от того, как оценить значение Польши и польской проблемы в политике Густава-Адольфа. Была ли Польша опасным и важным врагом в его глазах, когда он двинулся в Германию? Ответ может быть только один: да, была. Напомним, что борьба с Речью Пос-политой составляла основное содержание всего предшествовавшего периода царствования Густава-Адольфа и тянулась с переменным успехом многие годы. До 1628 г. включительно Густав-Адольф был еще убежден в слабости Польско-Литовского государства и в возможности, разбив ее, превратить в плацдарм для войны с Империей. Но именно военная помощь императора Польско-Литовскому государству привела в 1629 г. к коренному изменению плана: по словам историка Борнхаупта, «из войны против Польши должна была развиться война против императора»[319]

. Густав-Адольф убедился, что победа над Польшей не могла быть достигнута раньше победы над Империей. Поэтому он заключил в 1629 г. весьма неудовлетворительное, с его точки зрения, Альтмаркское перемирие с Речью Посполитой и в 1630 г. занял другой, не польский, как думал раньше, а померанский плацдарм для германской войны. После многолетней борьбы Польша осталась неразбитой. Мог ли Густав-Адольф не бояться ее теперь, когда он отдался другой войне? По справедливому замечанию авторов упомянутого выше капитального труда о войнах Густава-Адольфа, «так как силы Швеции были связаны в Германии, ее внешняя политика должна была определяться необходимостью обезвредить на востоке Польшу»[320]. Если это положение правильно, остается только решить, занимали ли шведско-русские отношения центральное место в осуществлении данной внешнеполитической программы.

На первый взгляд кажется, что это не совсем так. Шведский историк Нильс Анлунд, автор биографии Густава-Адольфа, справедливо указывая, что для Густава-Адольфа «главным врагом» всегда оставался Сигизмунд III, что поэтому он, видя в России «веский политический фактор», старался побудить русского царя к совместному наступлению на Речь Посполитую, что именно из-за ориентации московской политики на разрыв с Польшей русско-шведские отношения «становились все более дружественными и в конце концов достигли заметной теплоты», — тем не менее находит нужным оговориться: «Однако эти планы занимали в энергичной, решительной политике Густава-Адольфа относительно незначительное место — они несколько напоминают его прощупывание возможности совместных действий с татарами и турками в том же направлении, ибо и с ними он также нередко был связан»[321].