Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Этот ответ должен был стать решающим документом в развитии шведско-русского союза, закрепляя достигнутую прежде договоренность. Однако Густав-Адольф принужден был учитывать и активную оппозицию канцлера своим проектам. Документ получился с недомолвками, урезанный, крайне осторожный, но все же продолжающий и закрепляющий курс. Текст этого письма Густав-Адольф того же, 23 мая 1632 г. послал в Майнц канцлеру Акселю Оксеншерне с просьбой, если нужно, поправить его с формальной стороны или отправить в Россию[536]. Конечно, дело шло не столько о формальной стороне, сколько о выяснении реакции канцлера на крепнущую решимость короля начинать совместно с Россией войну против Речи Посполитой, использовав как предлог выдвижение своей кандидатуры на польско-литовский престол. Канцлер Оксеншерна прибег к прежней тактике: он молчал. Густав-Адольф так и не получил ни ответа на это письмо канцлеру, ни его поправок на проект послания к царю Михаилу Федоровичу

[537]. Прождав месяц, Густав-Адольф на этот раз поступил решительно — 25 июня 1632 г. подписал и отправил послание Михаилу Федоровичу без санкции канцлера, возможно, через русского гонца Менина[538]

. Его нетерпение объясняется наступлением летнего сезона, на который Московское государство обещало начало войны, и приближением королевских выборов в Речи Посполитой.

Почти одновременно, 21 и 25 июня 1632 г., в лагере под Нюрнбергом Густав-Адольф подписал два важных документа: инструкцию послам, которых он направил в Речь Посполитую на избирательный сейм, и это послание в Москву царю Михаилу Федоровичу.

20 июня Густав-Адольф написал губернатору Лифляндии Иоганну Шютте, что тот должен деньгами и другими мерами поддержать борьбу польско-литовских диссидентов во главе с Радзивиллом за кандидатуру Густава-Адольфа на польский престол. Особенно важно, что Шютте предписывалось подготовлять и военную поддержку этой борьбы с помощью шведских войск, находившихся в Пруссии[539]. В инструкции послам Стену Бьелке и Иоганну Никодеми (к ним присоединился рижский бургомистр Ульрих, служивший посредником между Густавом-Адольфом и Радзивиллом) Густав-Адольф предлагал открыто грозить полякам войной, если они добровольно н. е изберут его своим королем. Среди аргументов в пользу этого избрания послы должны были указать на военную силу Густава-Адольфа, на его влияние на московского царя, достаточно большое, чтобы побудить того отказаться от подготовляемой войны с Речью Посполитой. «Из двух зол — бремя польской короны на его [Густава-Адольфа] собственной голове или неизбежная война в случае избрания кого-либо из сыновей Сигизмунда — он выбрал первое, как меньшее зло». Правда, формально послы должны были угрожать началом войны со стороны Швеции только по истечении шведско-польского перемирия, т. е. через три года, но одновременно они должны были недвусмысленно указать на близкое вторжение в Польшу русских, татар и турок. Разумеется, Густав-Адольф не мог рассчитывать на избрание, он знал о больших шансах Владислава (сына Сигизмунда III), но послам предписывалось по возможности так обострить борьбу, чтобы сорвать выборы и оставить Речь Посполитую в состоянии наибольшего внутреннего беспорядка[540]

.

Через четыре дня после этой инструкции Густав-Адольф подписывает послание в Москву, которое полностью раскрывает его намерения[541].

Собственно, это не одно послание, а два — к основному посланию приложено письмо Густава-Адольфа к патриарху Филарету Никитичу (датированное тоже 25 июня 1632 г., Нюрнберг). Оно является ответом на письмо Филарета Никитича к Густаву-Адольфу от 3 марта 1632 г. Здесь Густав-Адольф благодарит патриарха за его радость по поводу того, «что всемогущий бог даровал нашему к. в. на наших общих недругов великое одоленье», за пожелание новых побед, и сам выражает пожелание процветания и силы «великому Российскому царству — нашим общим недругам папежанам [католикам] к помехе» и дальнейшего укрепления русско-шведской дружбы — «нашим общим недругам к устрашению и к погибели». Как видим, это — тон тесного союза.