Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Представление, еще незадолго до того распространенное среди европейских дипломатов, что можно разделить Испанию и Империю и вести с ними разную политику, быстро отходило в прошлое. Ришелье прекрасно понимал, что, находясь в войне с Испанией, он тем самым потенциально находится в войне с Империей. Его мысль была направлена на поиски союзников, руками которых Франция могла бы воевать и против этого противника, не ввязываясь по возможности сама в военные действия, а опираясь преимущественно на свои финансовые ресурсы. Он искал союзников в любой части Европы. Это характерная черта Ришелье как дипломата. Если в политических планах Габсбургов Европа всегда являлась чем-то единым, ибо они предвосхищали в ней свое будущее безраздельное владение, то и Ришелье, естественно, противопоставил им дипломатию, исходившую из идеи Европы как целого. Его замыслы и комбинации всегда являлись всеевропейскими, и в этом их сила. Уже в самом начале своего правления Ришелье высказал гениальную мысль, к которой вполне присоединилось затем и правительство Голландской республики: гибельной для Империи война явится только в том случае, если это будет война на два фронта (в 1625 г. Христиан IV Датский цитировал эти слова Ришелье в переговорах с Густавом-Адольфом). Кто должен открыть два фронта в Германии? По замыслу Ришелье, это должны были быть датчане на западе и шведы на востоке. В 1624–1625 гг. он энергично, в тесном контакте с Англией и Голландией, старался осуществить этот свой план. В Данию он послал барона Деэ де Курменена склонить Христиана IV к войне с императором — предложением ежегодной субсидии в 600 тыс. ливров и обещанием одновременного французского вторжения в Западную Германию из Франции. В Швецию тоже был направлен посол, начавший с Густавом-Адольфом аналогичные переговоры; затем через бранденбургского дипломата Беллина Ришелье предложил Густаву-Адольфу, при условии, что Швеция вступит в войну с Империей, субсидию в 1 млн. ливров на ближайшие два года, т. е. по 500 тыс. ливров в год, и военную помощь в виде вторжения в Германию Мансфельда с новой 20-тысячной армией.

В своем грандиозном замысле Ришелье исходил из желаний самих этих двух государей. Христиан IV еще на съезде в Зегеберге в 1621 г. изъявил намерение встать во главе евангелического союза всех протестантских государств Европы для борьбы с обеими ветвями Габсбургского дома и Католической лигой и двинуть датское войско в Германию против императора на помощь Фридриху V. Голландия вполне поддержала эти намерения, и только «прозаическая» сторона — отказ Якова I Английского субсидировать все предприятие — заставила все же тогда Христиана IV сохранить нейтралитет. Именно субсидиями Ришелье и предполагал теперь вывести его из этого состояния.

Что касается Густава-Адольфа, то он до 1624 г. не обнаруживал намерения вступить в борьбу с Империей. Он был занят войной с Речью Посполитой, возобновившейся, как мы помним, в 1617 г., сменившейся перемирием в 1618–1620 гг. и снова вспыхнувшей в 1621 г. Голландия еще в 1617 г., как и раньше, субсидировала его, снабжала вооружением, солдатами, — поскольку за спиной Речи Посполитой действовали Габсбурги, в том числе и испанский король, и поскольку к тому же Дания, служившая и голландцам и шведам помехой в балтийской торговле, держалась тогда еще прогабсбургской ориентации. В 1618 г. долг Густава-Адольфа Голландии равнялся 757 тыс. гульденов. Но тщетно с началом Тридцатилетней войны голландцы, а также послы Фридриха V пытались понудить Густава-Адольфа оказать помощь единоверцам-протестантам в Германии. Он упорно отвечал одно и то же: его борьба с Сигизмундом III не частная распря, а самая лучшая помощь, какую он может оказать врагам католицизма и Габсбургского дома в Европе, ибо Испания, Империя, папство и Польша представляют собой единый фронт; каждое поражение поляков является вместе с тем и поражением Империи, получающей из Польши помощь; если бы Голландия и другие державы помогли ему новыми субсидиями, его большое вторжение в Польшу отвлекло бы от Германии внимание императора и лигистские войска и тем благоприятствовало бы восстаниям протестантов в габсбургских землях, а также вторжению тех или иных армий в Германию с запада. Этой концепции, которой нельзя отказать в основательности, Густав-Адольф последовательно придерживался в своих внешних сношениях еще и в 1623 г.; так, например, он писал Якову I, что «общим делом» (causa communis) являются и защита протестантизма (от католической реакции в Европе), и свобода Голландии (от испанского ига), и восстановление прав Чехии и Пфальца, т. е. Фридриха V, в Империи, и его собственная борьба с Польшей; выступить против императора, имея в тылу враждебную Польшу, он считал бы для себя рискованным и опрометчивым[126]. Однако уже в 1622 г. он заключил с обессилевшей Речью Посполитой новое перемирие, которое тянулось вплоть до 1625 г.