Триумф графа Соколова

— Нет, конечно! У меня была любимая жена, дом, двое детей. А теперь я на всем свете один. Картежная страсть все отняла, да и я гусь хорош: семью разорил, от приданого супруги почти ничего не оставил. Подлец! — Горько вздохнул. — Какие уж тут передачи…

— Тогда предлагаю вместе отобедать.

— Как — отобедать? — недоверчиво вытаращился Тюкель.

— С аппетитом.

Соколов сел за стол, макнул ручку в чернила, спросил:

— Я пишу заказ. Какие закуски желаете?

Тюкель состроил мучительную гримасу:

— Не ожидал, что вы можете издеваться…

— Я не издеваюсь, говорю серьезно.

— Да, я изголодался… У меня плохой желудок, тюремная баланда — истинная казнь. Однако вы, Аполлинарий Николаевич, ошибаетесь. Я за куриный де-воляй и рябчика в сметане не стану сотрудничать с легавыми, извините, с полицией.

Соколов с сожалением посмотрел на несчастного:

— У вас с памятью плохо, сударь? Мы уже это обсудили. Я вам не ставлю никаких условий. Хотите покрывать убийц — дело вашей совести. С вас Господь спросит.

— Уже спросил.

— Так что заказывать?

— Что-нибудь на ваше усмотрение. — Посмотрел вопросительно: — Выпивку можно?

— Разумеется!

— Тогда что-нибудь из крымских виноградных вин.

— Третьего дня был в ресторане «Палиха» — это, помните, тут, в двух шагах. Как раз интересную партию получили. Не возражаете против муската розового «Алупка» урожая 1887 года? А пино-гри «Ай-Даниль» и прочих изысканных напитков?

Тюкель шумно выдохнул, завел глаза к потолку:

— Нет, право, это все мне снится!

Соколов что-то начертал своим быстрым, летящим почерком и нажал кнопку звонка. Двери тут же открылись, на пороге стоял надзиратель.

Соколов передал ему запись, дал сторублевую бумажку и сказал:

— Останови любые сани — для полицейской надобности — и гони в ресторан «Палиха», это на Палихе, восемнадцать. Пройдешь к владельцу Владимиру Андреевичу Глебовскому, отдашь записку и деньги. На той же повозке вернешься. Бегом марш! — и крикнул вдогонку: — И пусть хрусталь и приборы серебряные пришлет.

— Есть!

— Доставишь моментально, чтоб ничего не остыло.

Салат паризьен

Не прошло и полчаса, как в камеру постучал капитан Парфенов. Он приоткрыл дверь и страшным голосом сообщил:

— Аполлинарий Николаевич, на проходной вас спрашивает господин ресторатор и с ним двое официантов. Говорят, что вы им приказали…

— Проведи в соседнюю комнату, пусть накрывают на стол. Мы проголодались. Да и ты, капитан, рюмочку пропусти.

— Так точно, Аполлинарий Николаевич, на моей службе это суровая необходимость — как по рецепту лекарство для недужного.

*

Уже через две-три минуты в камеру вошел с пробором-ниточкой посредине набриолиненной головы и источающий крепкий запах «Цветочного одеколона» владелец «Палихи» Глебовский. Он весело проворковал:

— Обед подан, ваше превосходительство! — Полез в брючный карман. — Только вот это, «катюшу», обратно возьмите — в нашем заведении для знаменитого Соколова всегда бесплатно.

Обычный канцелярский стол был накрыт белой накрахмаленной скатертью. Его украшал букет пунцовых роз, источавших нежный аромат, привезенный предусмотрительным ресторатором. Перед двумя стульями стояли приборы. И весь стол был заставлен самой изысканной снедью.

Двое официантов во фраках вышколенно замерли у стены серо-бурого цвета, каким в России красят тюрьмы, губернские гимназии и больницы для бедных.

У изголодавшегося Тюкеля глаза разбежались при виде икры зернистой, салата паризьен и семги двинской, судака заливного и поросенка холодного под хреном.

Он с жадностью выдул несколько хрустальных лафитников вина, ел все подряд, не разбирая, и вскоре изрядно захмелел.

Когда подали в серебряной миске солянку из осетрины, тяжело вздохнул:

— Неужели есть на свете люди, которые так питаются каждый день? Стоит пробыть в тюрьме хотя бы неделю, и нормальная человеческая жизнь кажется невероятной!

После супа Тюкель не без труда осилил филе на вертеле, выпил мадеры и тяжело откинулся на спинку кресла.

— Уф, жизнь все-таки прекрасна. Мне кажется, что это сон. — Посмотрел на Соколова: — Сигару взять можно?

Соколов молча кивнул.

Тюкель выбрал в деревянной коробке сигару, откусил кончик и взатяжку задымил. С горькой назидательностью, которая часто появляется у людей подвыпивших, произнес:

— Так мне, подлецу, и надо! Мои родители — из черниговских мещан, аптекари. Последние гроши не жалели, лишь бы их ненаглядный Зиновий получил хорошее образование, в люди вышел. Но нет, не ценил я ни их заботы, ни тех способностей, которыми природа меня наградила. Дурные страсти, сколько помню себя, владели мной. И азарт, азарт… Какие деньги я оставил на конских бегах и за карточным столом! Скольких честных и доверчивых людей я облапошил! Можно было купить имение в деревне и дом в городе. А что у меня есть? Лишь горькое отчаяние. Достойный финал гнусной жизни.

Надолго замолчал, наслаждаясь собственной болью и сигарой. Мечтательно произнес:

— Теперь для райского счастья не хватает лишь колоды карт! Многолетняя, знаете, привычка.

Соколов вытащил из заднего кармана брюк нераспечатанную колоду.

У Тюкеля глаза на лоб полезли.

— Невероятно…

Соколов спокойно произнес: