Триумф и трагедия : Политический портрет И. В. Сталина : Книга 2. Часть 2

Сталин, который эпизодически делал какие-то загадочные пометки в своей черной тетради, не раз возвращался мыслью к созданию вместо "Краткой биографии” крупного, монументального труда о себе. Об этом свидетельствуют его указание об "инвентаризации” архивов, отрывочные размышления вслух в присутствии А.А. Жданова, Н.А. Булганина, А.Н. Поскребышева, неоднократное обращение к Г.Ф.Александрову, М.Б.Митину, П.Н.Поспелову (создателям его официальной биографии) по вопросам партийной историографии, освещения "роли учеников Ленина”. В прошлое его нередко возвращало настоящее. С годами он все чаще уносился мыслью к подножию века, к послереволюционной борьбе, именам, лицам тех, чьей судьбой он распорядился сам. Порой о прошлом напоминали ему и люди — родственники бывших его соратников. Иногда Берия, после очередного доклада о своих делах, выкладывал на его стол списки родственников известных деятелей партии, расстрелянных как "враги народа” или осужденных на беспросветность лагерей, которые обращались с письмами лично к нему, Сталину. "Вождь” молча пробегал списки и обычно, не говоря ни слова, возвращал Берии. Тот понимающе смотрел на "вождя”, убирал бумаги в папку и уходил. "Пусть несут свой крест”, — думал диктатор. Его совсем не радовала перспектива, что сотни, тысячи жен, детей, племянников, внуков его товарищей по партии вернутся в Москву, Ленинград, другие города. Сколько новых забот властям, "органам”! Нет, пусть будет так, как будет.

Правда, иногда он все же спрашивал о некоторых:

— А ей что нужно? Тоже просит об освобождении? — с укоризной смотрел на Берию. Тот с готовностью доставал из папки перепечатанное на машинке письмо человека, фамилия которого заинтересовала "вождя”.

В прошлый раз это было письмо от родственницы Феликса Эдмундовича Дзержинского — Ядвиги Иосифовны, проживающей в Москве в Потаповском переулке. Просительница хлопотала о своей матери — Дзержинской Ядвиге Генриховне, которая была осуждена Особым Совещанием и находилась уже много лет в карагандинских лагерях. Дочь писала, что "мама очень больна, у нее туберкулез легких, цинга и бруцеллез. Она находится в очень тяжелом положении…”¹

.

Сталин сразу перенесся мыслью в далекие годы, когда по заданию Ленина он вместе с Дзержинским ездил на Восточный фронт, под Вятку, в Петроград для организации отпора Юденичу… О, боже, как давно все это было! И образ самого Дзержинского давно уже стерся в памяти. Но почему у таких людей сомнительные родственники, дети, внуки? А потом, при чем здесь какая-то Ядвига Генриховна? Нет, пусть этими вопросами занимается Берия.

Сталин был лишен элементарного человеческого сострадания. Но, пожалуй, страшнее всего было то, что "вождь” никогда не умел и не хотел хотя бы мысленно поставить себя на место жертвы, человека, судьба которого зависит от его воли. Холод — самая страшная болезнь души — навсегда "заморозил” в нем человеческие чувства. Вглядываясь в очередной список, диктатор удивлялся: как много еще живых из тех, кого давно не должно быть на этой Земле!

— Эта тоже о ком-то просит? — разговаривая как бы сам с собой, негромко произнес Сталин, ткнув пальцем в фамилию Радек.

— Нет, это его дочь, хлопочет о себе, — пояснил сталинский Инквизитор.

”Я, Радек Софья Карловна, 1919 года рождения, пишу Вам это письмо и прошу Вас оказать моему письму внимание…” Сталин вспомнил, что, пожалуй, никто не писал о нем так возвышенно, как Радек. Хорошее было у него перо. Например, здорово он сказал о нем как вожде: "В годы Октябрьской революции Сталина видели не только в штабе революции, но чаще в передовой боевой линии. Когда Москве угрожает петля голода, он добывает хлеб; когда кольцо враждебных сил угрожает сомкнуться в Царицыне, он там организует отпор; когда опасность угрожает Петрограду, он там проверяет бастионы. Он видит революцию не через сообщения, он смотрит ей прямо в лицо, он видит ее величайшие взлеты и он видит ее дно. И в этом один на один завершается окончательное развитие Сталина как вождя революции”².

Тогда ему, Сталину, эти слова очень понравились. А потом он посадил его на скамью подсудимых вместе с Пятаковым прежде всего потому, что подозревал Радека в устойчивых симпатиях к Троцкому. Ведь доложили же ему, что Радек писал в Алма-Ату ссыльному "выдающемуся вождю”. Так же, как и тот ему³. Хотя он и старался вновь вернуть себе его, Сталина, доверие. Вон даже письмо от Троцкого, которое привез ему Блюмкин, отдал тогда, не распечатывая, Ягоде… Но ведь изгнанник писал письмо не кому-нибудь, а Радеку… Нет, троцкистом был, троцкистом и остался. Правда, он, вождь, когда утверждал проект приговора, доложенный ему Ульрихом, заменил Радеку расстрел на лагеря. Позже ему сказали, что он вскоре там скончался… Так о чем же пишет дочь Радека?