Тропа Исполинов

— Прочли? Замеча-ательно! — констатировал он. — Смотрите же! смотрите во все глаза! до какой мерзости способны доходить враги! Не в силах разбить наше войско в честном бою, они жалят исподтишка, рассчитывая, что и среди вас найдётся десяток-другой дураков, согласных пролить свою и чужую кровь якобы за высокие идеалы, а на деле — за бездарных генералов и бездарных политиков, что спят и видят, как бы вновь усесться на шею собственному народу… О чем они толкуют?! — рявкнул он.

Собравшиеся молчали…

— Я что, покусился на ваши вольности и свободы?! Кто из вас скажет, на что именно я покусился?!

— Впрочем… — в полнейшей тишине продолжал Даурадес. — Да, пожалуй, "покусился"!

— Но только на одну, противную самому естеству человека свободу — безнаказанно унижать, грабить, насиловать и убивать другого человека! Ибо это — свобода зверя, а не разумного существа. Подлинная Свобода в мире людей может быть лишь одна! Да, мы её лишены — пока!.. Потому что не может быть свободен народ, который лишает свободы иные народы. Не может, не кривя при этом сердцем, говорить о какой бы то ни было свободе человек, если он строит свое счастье, богатство и власть на смертях детей и плаче вдов и сирот, к какому бы народу и к какой бы вере они ни принадлежали!

— Что, они наперебой толкуют о конце света? — продолжал он, чувствуя, как собравшиеся ловят каждое слово. — А-ах, как им хочется, чтобы он поскорее настал! Ах, как этим стервятникам хотелось бы устроить его самим — так, как они себе его воображают, чтобы вдоволь наклеваться нашей падали!..

— Да, да, будет конец, но не свету, а тьме! — прибавил он после паузы. — Они кричат, они вопят, они ревут, они захлебываются от собственного воя, предчувствуя, что скоро, очень скоро пред ними предстанет тот, кто принесет не меч, но мир! Они призывают к миру, но надевают латы. Они опоясываются мечами, но плохие солдаты получатся из них — ибо… на самом деле нет солдата, что не мечтал бы о мире! И потому, когда придут на них солдаты настоящие — не будет пощады тем, кто вопия о мире, таил меч под одеждами своими! И не будет пощады тем, кто, вопия о Храме, предавал Храм в душе своей. Ибо каждый человек прозревает и становится верен Истинному Богу лишь тогда, когда начинает понимать, что сам он и есть Храм, в котором распят Бог, мучения которого не перестают от Великого дня и по сей день. И кровь из ребра прободённого стекает в чашу Бытия, и скоро переполнится эта чаша, ибо терпение Высшее огромно, но также не бесконечно… О какой "резне в Маллен-Гроске" можно говорить, когда улицы, политые кровью в Коугчаре и здесь, в Урсе, до сих пор не оплаканы и не очищены духом Церкви? Священники старой веры!

— Вы молчите, как воды в рот набрали, предоставляя мне, простому солдату, исполнять ваши обязанности! Зато переодетые в ваши одеяния мародёры чинят произвол под видом новой веры. Не может быть веры ни старой, ни новой! Истинная вера — одна, и — либо она живёт в человеке и делает его человеком, либо её — просто нет!.. А если её нет… тогда, о чём же мы с вами толкуем, о братья и сестры?..

Последние слова он выделил особенно горько. Его верные драгуны с задумчивым видом покручивали усы. Молчаливо потупили глаза горожане.

— Я не обращаюсь к вам как к таграм, — продолжал Даурадес. — Я не обращаюсь к вам как к тагркоссцам. Я не обращаюсь к вам как к представителям любой иной нации. Я обращаюсь к вам как к людям, душам которых вольно, по Воле Свыше было родиться таграми, келлангийцами, чаттарцами, бэрландцами, анзурессцами или элтэннцами. Я заявляю, что мною равно уважаем человек, на каком бы языке ни читал он молитвы Всевышнему… Что касается бандита, то у него всегда была и есть одна национальность — негодяй! А так называемая вера его — вера крысы в то, что ей удастся вволю пожрать из чужого амбара!

Терри потянул Таргрека за рукав. Отшельник стоял неподвижно, во все глаза разглядывая Даурадеса.

— Оставьте на месте эту писульку, — распорядился генерал. — А вон на том столбе, напротив — вывешивать каждый день листки нашей газеты "Подъем!". Пусть читают и сравнивают!

2

Бывший кабинет генерала Ноубла, формами походивший на запылённый старый сундук, был великоват для Маркона. По крайней мере, это было первым, о чём он подумал, увидев, какие апартаменты он вынужден будет занимать. С другой стороны, его не оставляло чувство, что он не задержится здесь особенно долго.

Резные деревянные рожи глазели на него со стен. Потолок и карнизы украшала лепнина. Громадная карта Такканского побережья, в тяжёлой толстой раме, на стальных цепях свисала с потолка. На пьедестале в углу мерцал стеклянными глазами какой-то набитый опилками зверь… Интересно, на кой чёрт келлангийцу была нужна вся эта рухлядь?

Оставшись один, Даурадес с любопытством осмотрел бумаги из ящиков письменного стола. Иные из них он немедленно переложил в планшет, иные отправил в камин.