Тропа Исполинов

Голос Правды,Голос-гром!Тобой пробуждены,В дорогу мы идём,Ты должен сильным стать теперь,Чтобы слабым не стать потом!

Где-то в глубине строя всадников взял в руки палочки литаврист, и мембрана его барабанов отозвалась в такт песне. Припев песни один за другим подхватывали люди. Мгновение — и она, усиленная тысячами голосов, как ночная буря загрохотала над восставшим городом:

Время верить, время петь!Одним дыханьем жить,Глаза в глаза смотреть,Мы на этот свет приходим, чтобВольно жить и вольно умереть!

Утром тех, кто ещё спал, пробудили удары набатных колоколов. На площадях и улицах в огромных котлах варилась мясная, с чесноком похлёбка — для тех, кто возводил укрепления, чинил оружие, для всех, кто замерзал или был голоден. В жирной копоти и пламени факелов и фонарей, в перезвоне молотков, в скрипе повозок и мерном шаге вооруженных колонн, столица Тагэрра-Гроннги-Косса готовилась к обороне.

Часть III

Одним человеком больше

Глава 10. Человек с тысячью имён

Прищур безжалостный бойниц,Безмолвье губ,Безличье лицИ — щебет птиц…Паденья яростный размах,И тонкий ветра свист в ушах,Огонь и прах…Из красно-каменных руинНе встанет прежний исполин

В мечах вершин.И будут листья в нем шуметь,И виноград по стенам зреть,И птицы петь.Но позабыт, заброшен сад,Дичает старый виноград,И тополь — хром.Но, кровью щедрою пьяна,Ползет, ползет, ползет войнаИз дома в дом.Из нас такая гордость прёт,Что сам Господь не разберёт —Кто прав, кто нет.И каждый сам себе закон,

И сам собою упоён,И лжёт в ответ.Нам безразлично с вышины —Что там за возгласы слышныИз-под стены.На десяти засовах дверь,Мы в лютых карликов теперьПревращены.Что толку, коль не меч, не плуг —Песчинки валятся из рук,Что чести — нет,Что меч дрожит на волоске,И скоро волнына песке

Залижут след…"Апокатастасис"

1

Маг должен спать много. Тем более, после трудной работы.

Тинч проспал всю ночь и весь день.

Следующей ночью он перетащил через забор и отнёс два мешка картошки в место под названием Гнилая Лужа. Там, на островке среди болота, где всё поросло гладкоствольным дроком и плакучими ивами, он поставит шалаш.

Он проспит день в сарае, следующей ночью переправит мешки с яблоками и совсем освободится и от дома, и от опасности быть узнанным.

Впрочем, в полдень он проснулся оттого, что сон не мог заменить еды. Не помогло и то, что он из последних возможностей затянул ремень. Желудок требовал, кишечник бунтовал, и Тинч, перебравшись через забор, направился в город.

Пустынные улицы — это сейчас-то, в самую пору весенних ярмарок! — не удивляли его. Он старательно уклонялся от встреч с солдатами — почти всегда нетвёрдыми на ногах, сыто рыгавшими, густо сплевывающими после курения сигар. Балахонщиков что-то не было видно… Из размышления его вывел легкий удар по плечу.

— Привет, Тинчес! А я тебя вчера видел.

Имя этого мальчика было Пекас, а прозвище Зевака. Дом Зеваки-Пекаса был на том берегу реки, неподалеку от шлюза, совсем рядом с ивами.

И зимой, и летом Пекас ходил в одной и той же шерстяной шапочке с огромным козырьком, постоянно надвинутым на глаза — это чтоб придать лицу таинственность. Ему, по-видимому, доставляло удовольствие делать вид, что он постоянно от кого-то прячется. Повсюду у него были "тайны", в развалинах старых домов мерещились клады… впрочем, по городу существовало немало местечек, куда можно было бы укрыться и вдосталь наиграться в пиратов или разбойников. Если б в кое-каких из них и в самом деле нашёлся клад, никто б не удивился, и в первую очередь не удивился бы Зевака-Пекас.

Его главным правилом было знать всё и обо всех. Правда, с Тинчем они видались редко, но всякий раз в лице Пекаса Тинч невольно получал самого благодарного и — самого надоедливого слушателя, ибо Пекаса занимало буквально всё — и то, какую пищу предпочитают матросы, и как сшивают паруса, и каким галсом лучше ходить против южного ветра…