Ширяев
Евграф Иванович, «мелкий землевладелец из поповичей». «…Вдруг вскочил и изо всей силы швырнул на середину стола свой толстый бумажник, так что сшиб с тарелки ломоть хлеба. На лице его вспыхнуло отвратительное выражение гнева, обиды, жадности – всего этого вместе»Ширяев
Петр Евграфович, старший сын, студент. «Он был так же вспыльчив и тяжел, как его отец и его дед протопоп, бивший прихожан палкой по головам… Он не обвинял отца, не жалел матери, не терзал себя угрызениями; ему понятно было, что все в доме теперь испытывают такую же боль, а кто виноват, кто страдает более, кто менее, Богу известно…»Шкворень
Кузьма, Кузя, «длинноногий мужик лет 30-ти, просидевший месяц в арестантской», «вешаный», «вредный член общества». «Ефрем раньше во всю свою жизнь не видал таких лиц. Бледное, жидковолосое, с выдающимся вперед подбородком и с чубом на голове, оно в профиль походило на молодой месяц; нос и уши поражали своей мелкостью, глаза не мигали, глядели неподвижно в одну точку, как у дурачка или удивленного, и, в довершение странности лица, вся голова казалась сплюснутой с боков, так что затылочная часть черепа выдавалась назад правильным полукругом»Штенберг
фон, Михайло Михайлыч, студент института путей сообщения, 23–24 лет, барон, походивший «на обыкновенного российского подмастерья»Шумина
Надя, 23 года. «Она пошла к себе наверх укладываться, а на другой день утром простилась со своими и, живая, веселая, покинула город, как полагала, навсегда»Шумина
Марфа Михайловна, бабушка, «очень полная, некрасивая, с густыми бровями и усиками». «Ей принадлежали торговые ряды на ярмарке»Шумина
Нина Ивановна, мать Нади. «Мать, с волосами, заплетенными в одну косу, с робкой улыбкой, в эту бурную ночь казалась старше, некрасивее, меньше ростом. Наде вспомнилось, как еще недавно она считала свою мать необыкновенной и с гордостью слушала слова, какие она говорила; а теперь никак не могла вспомнить этих слов»Шумихина
Анна Федоровна, «подвижная, голосистая и смешливая барынька лет тридцати, здоровая, крепкая, розовая, с круглыми плечами, с круглым жирным подбородком и с постоянной улыбкой на тонких губах» (Щербук
Павел Петрович, отставной гвардии корнет, помещик, сосед Войницевых, «друг первейший его превосходительства покойничка генерала… кавалер, гость и кредитор»Щипцов
Михаил, Мишутка, Шут Иванович, актер, «благородный отец и простак, высокий плотный старик, славившийся не столько сценическими дарованиями, сколько своей необычайной физической силой» (Щупкин,
учитель уездного училища.«– Оставьте ваш характер, – говорил Щупкин, зажигая спичку о свои клетчатые брюки. – Вовсе я не писал вам писем!»
Юлия Васильевна,
гувернантка.«– Разве можно быть такой размазней? – Она кисло улыбнулась, и я прочел на ее лице: можно!»
Ягич
Владимир Никитыч, Володя большой, полковник. «Несмотря на свои 54 года, он был так строен, ловок, гибок, так мило каламбурил и подпевал цыганкам… теперь старики в тысячу раз интереснее молодых»Яков,
школьный сторож, «старик лет семидесяти, без зубов». «Дети должны кормить стариков, поить… чти отца твоего и мать, а она, невестка-то, выгнала свекра из собственного дома»Ярцев
Иван Гаврилыч, магистр химии. «…Кончил филологический факультет, потом поступил на естественный; преподаватель в реальном училище и в гимназии… здоровый, крепкий человек, черноволосый, с умным, приятным лицом… занимался еще у себя дома социологией и русскою историей и свои небольшие заметки иногда печатал в газетах»Ять
Иван Михайлович, телеграфист. «Я должен вам выразиться, господа… Превосходно, очаровательно! Только знаете, чего не хватает для полного торжества? Электрического освещения, извините за выражение! Во всех странах уже введено электрическое освещение, и одна только Россия отстала»Яша,
лакей Раневской, молодой человек. «Любовь Андреевна! Если опять поедете в Париж, то возьмите меня с собой, сделайте милость. Здесь мне оставаться положительно невозможно… страна необразованная, народ безнравственный, притом скука, на кухне кормят безобразно, а тут еще Фирс этот ходит, бормочет разные неподходящие слова…»Воспоминания современников