Тропик Змеев

– Время от времени, – заговорила я, – я задаюсь вопросом: кто из нас сталкивается с большими трудностями? Леди порой может стать исключением из правил, если она достаточно благородна – по крайней мере, моего происхождения оказалось довольно, чтобы достичь того, чего я достигла до сего дня. Вам же от собственного происхождения избавиться нелегко. Но я думаю, что со временем ваши выдающиеся работы откроют вам путь в Коллоквиум Натурфилософов – туда, пусть и нечасто, принимают выходцев из вашего класса. А вот женщин не принимали и не примут никогда. Выходит, есть на свете двери, открытые для вас, но наглухо запертые для меня.

Впервые в жизни Томас Уикер смягчился настолько, что от души улыбнулся мне.

– Не взять ли их приступом вместе?

– По-моему, великолепный план, – сказала я, протянув ему руку, и он пожал ее – крепко, как пожал бы руку мужчине, а не даме. Чистосердечная прямота этого жеста вызвала на дальнейшую откровенность и меня. – Вы… вы ведь не имеете видов на брак со мной, правда?

Мистер Уикер захохотал.

– О господи, конечно, нет! Не примите за оскорбление, но…

– Нет, я ничуть не оскорблена. И, если уж на то пошло, я не имею ни малейших намерений выходить замуж во второй раз, – со вздохом я разжала пальцы, вернула руку на колени и уставилась на нее, словно на нечто из ряда вон выходящее. – Я многое отдала бы за то, чтобы Джейкоб был жив, но, поскольку он мертв… вдовам живется намного свободнее, чем женам. Хотелось бы, пожалуй, упрочить финансовое положение, но что кроме этого может принести мне новый муж?

– Он мог бы стать отцом вашему сыну, – заметил мистер Уикер.

Эти слова немедля разбередили старую рану. Конечно, маленький Джейкоб вовсе не заслужил, чтобы о нем думали как о ране, но это было так, и я, ослабленная болезнью и этим ритуалом, больше не могла притворяться, будто все иначе. Плечи мои дрогнули, как будто что-то – смех, рыдания, или крик – отчаянно рванулось наружу.

– Сын… О господи, что мне с ним делать?

– О чем вы?

И слова потекли – вначале медленно, затем все быстрее и быстрее, пока не слились в целый потоп.

– Как я могла рискнуть отправиться сюда, имея сына? Конечно, немногие зададут этот вопрос мужчинам, отправляющимся за границу, оставляя дома сыновей – ведь об их сыновьях позаботятся матери. Но даже вдовец не навлек бы на себя и десятой доли того осуждения, что обрушилось на меня. Останься его сын сиротой, все вокруг будут гладить мальчика по головке и восхвалять храбрость его отца. А вот если погибну я, Джейкобу предстоит расти, зная, что его мать – бесчувственное и безумное создание, получившее то, чего заслуживало.

Не в силах встретиться взглядом ни с кем – неважно, понимает он мой язык или нет, я уставилась в костер, будто пламя могло сжечь, спалить всю эту неразбериху в голове, освободив меня от всех противоречий.

– Я зла на собственного сына. Вот… признаюсь. Зла, потому что он сковывает меня по рукам и ногам: я не могу жить так, как хочу, не чувствуя за собой вины в том, что посвятила себя делу, приносящему мне радость. Конечно, такая забота о вкладе, который я, при моем интеллекте, могла бы внести в науку – чистый эгоизм с моей стороны. Конечно, наибольший вклад в общество, на какой только может надеяться женщина, заключен в воспитании детей. В служении этому великому делу любые ее жертвы святы и оправданы! И еще. Все это время мне со всех сторон твердят: «По крайней мере, у вас осталось хоть что-то от мужа!» Быть может, речь о книге, подробно описывающей нашу работу в Выштране? Нет, конечно же, нет! И неважно, что мы проделали эту работу вместе, намеренно и целенаправленно. Вся эта работа никак не может стоить дороже случайных биологических последствий!

– Но ведь ребенок дороже книги, – тихо сказал Том.

– Да! – яростно ответила я. – Но, ради бога, давайте же оценивать моего сына самого по себе, а не как некую реликвию, оставленную его отцом. Когда он вырастет настолько, что научится читать, я с наслаждением поделюсь с ним отцовским наследием: ведь это и мое наследие, и я надеюсь, сын унаследует от нас достаточно любознательности, чтоб оценить его. Я ведь совсем не против материнства в том, что касается моей цели – взрастить разум сына и передать ему интеллектуальные ценности родителей. Но нет, общество указывает, что моя роль – в том, чтобы менять ему пеленки и ворковать над его потешными гримасами, и ради этого забросить то, что я от души желаю ему ценить превыше всего, когда он вырастет.

Только после этого я наконец-то смогла оторвать взгляд от огня. Акиниманби сидела, держа руку на животе: она была беременна и, судя по всему, радовалась этому. И я была рада за нее, но для себя этого никогда не хотела – из этого-то факта и произрастала по меньшей мере половина моего нежелания вновь выходить замуж.

– О, будь я мужчиной!.. – сказала я, цитируя легенду о Сарпалиссе. – Только на самом деле мне совсем не хотелось бы быть мужчиной. Хочу только одного: чтоб моя женская природа не налагала на меня таких ограничений.