Тропы «Уральского следопыта»

— Вот и не стало Чанинги, — сказал Алексей, когда закрылась дверь за Затесовым. — Была, да вся вышла.

Больше всех радовалась переезду, пожалуй, Оля Коробова. Не держали ее душу темные, дедовской кладки стены, не мучило сожаление об оставленных амбаре и погребе.

В ограде Коробовых последние дни было шумно. Дрались сведенные из трех дворов собаки. Особенно задирал всех Карам. Пришлось его посадить на цепь. Карам ничего не понимал, волновался, рвался с цепи.

Вещи увязали в тюки, уложили в сани еще с вечера. Казалось раньше, что и везти-то нечего — немного вещей в доме, а стали собираться, понятно стало: за один раз не увезти. Погнутое ведро, в котором корове пойло выносили, и то не бросишь, на новом месте за ведро деньги выложить придется. А вообще-то, по-доброму, многое из барахла бросить бы надо. Корыта там всякие, старые капканы, ремонта требующие, верши, плетенные из тальника. Но каждая вещь к месту была, каждая вещь в душе у хозяина уголок свой имеет, корни в душе пустила, без боли не оторвешь. Решили: вещи поважнее — одежонку, кастрюли — в первую очередь везти, а за остальными при удобном случае вернуться. Пришлось взять самую малость.

Под утро, еще при ярких звездах, заскрипели ворота, зафыркали кони. Маленький обоз из пяти саней вышел в двухдневную дорогу.

Все. Кончилась Чанинга.

Темень еще. Хорошо, что на льду ни коряг, ни ям, знай шагай. Первый поворот реки — и осталась позади старая жизнь, привычные дома, кладбище, на котором лежат предки. А впереди… Видно еще будет, что впереди. А пока — дорога.

Шумно отфыркиваются лошади, скрипят полозья саней. На возах — укутанные до глаз ребятишки. Все, кто может идти, идут.

Дорога сегодня не шибко дальняя: ночевать решили в зимовье на Ключе. Зимовье там просторное, полати ладные. Летом в тех местах Алексей накосил небольшой стожок сена и оставил его на случай, если кто в Беренчай или из Беренчая поедет или если кому около Ключа пурговать с лошадью придется.

До зимовья на Ключе обоз дошел хорошо: без поломок, без долгих остановок. И ночевали хорошо. Женщины быстро разожгли железную, обложенную камнями печь, засветили керосиновую лампу. В зимовье стало тепло и уютно.

Женщины приготовили ужин. К столу садились в три очереди. Вначале накормили ребятишек. Те, усталые, куражились. Потом позвали к столу мужиков. Женщины сели ужинать последними.

А через полчаса в зимовье спали. Тяжело храпел Алексей, причмокивали во сне ребятишки. В железной печке подергивались белым пеплом, остывали угли.

Под утро Катерину разбудили чьи-то глухие стоны, всхлипывания. Она села на нарах, прислушалась, чиркнула спичку. Желтое недолгое пламя высветило спящих. Стонал Касьян.

— Ты что? — толкнула Катерина мужа.

Тот разом открыл глаза, но смотрел непонимающе, ошалело. Потом шумно, облегченно вздохнул.

— Приснится же чертовщина!

— Что хоть видел?

— Сейчас, обожди, дай в себя приду.

Зимовье уже выстыло, и Касьян, обувшись, подсел к печке, бросил в нее несколько коротких полешков. Напряжение медленно сходило с его лица.

— Понимаешь, что видел: будто плыву я по нашей речке. Только широкая она, как весной. Нет, еще шире. Течение на ней и волна такая, что даже через плот хлещет. А я к берегу правлю и никак с течением совладать не могу. Знаю, что пристать здесь мне нужно, а никак не могу. И несет меня уже мимо Чанинги. А Чанинга вся горит. Дома сплошь пылают. Я к берегу рвусь — погорят, думаю, все, а не могу плот развернуть. Потом смотрю, мимо пожарища Иван Сухой идет. Я и во сне помнил, что помер Иван давно, замерз, а кричу ему: «Спасай деревню!». А он ухмыляется так — помнишь ведь, как он ухмылялся? — и говорит: «Знай плыви себе, тебе о Чанинге теперь забота маленькая…»

Касьян поставил на печь чайник.

— Пить хочется.

— Плюнь ты на сон, — на нарах зашевелился Алексей, он давно проснулся и слушал Касьяна.

— Я и так…

Касьян вышел на улицу посмотреть лошадей.

Не зря говорят, что первую половину пути человек думает о прошлом, живет воспоминаниями, а вторую половину пути думает о будущем.

Так и Касьян. Он уже думал о дороге, думал о Беренчае, о будущей хорошей жизни.

Игорь Шакинко

ИЗУМРУД КОКОВИНА

Документальная повесть

Помните Эрмитаж? Еще в просторном вестибюле встречают вас величественные вазы из яшмы, порфира, орлеца. Трудно пройти мимо, почти невозможно не восхититься шедеврами камнерезного искусства. На некоторых изделиях стоит надпись: «Мастер Яков Коковин».

И только на одной из ваз, высеченной из огромного монолита благородной серо-зеленой яшмы, нет его имени. А ведь она является лучшим творением уральского художника-камнереза. Именно об этом каменном чуде современники отзывались так: