Тропы вечных тем: проза поэта

— Да, я ходил по редакциям журналов, а на меня смотрели, как на странного человека, тихого сумасшедшего. Я это заметил и перестал ходить. Всему своё время. Что-то сдвинулось в обществе. Как я тогда написал: «…И в воздухе переломилось время…». После первой московской книги, сделавшей мне имя, двери редакций были распахнуты настежь. Мои стихи печатали охотно, ничего в них не понимая. Вот и все дела.

— Возможно ли сейчас написать статью «Пророческое в Рубцове или Передрееве»?

— В Рубцове — нет. Это было бы натяжкой. С Передреевым — тем более. Они лирики. Пророк — это вестник Бога. Бог даёт поэту только искру, а сам остаётся за пределами искусства. Поэту дано предугадать свою личную судьбу, даже свой конец. Но не более.

— Юрий Поликарпович, а как насчёт веры?

— А насчёт веры — никуда не годится. Она, конечно, не ушла, а как бы затаилась. Посудите сами, мы в храм не ходим, не молимся, но мы православные люди. Об этом говорит наше долготерпение, которое безбожные леворадикалы вменяют нам в слабость, граничащую с рабской покорностью. Мы православны даже в привычках, скажу об одной: встретится на улице человек и скажет: «Дай закурить!», и отказать тебе никогда не придёт в голову. Например, в Германии нет такой привычки.

— Сейчас в журналах появилось много эмигрантской литературы. Кого читали из поэтов?

— Георгия Иванова прочитал в зарубежном издании. Помните? «Хорошо, что Бога нет…» С ним произошла интересная метаморфоза. До революции он писал, как и ранний Гумилёв, экзотические, лжекрасивые стихи, в которых красоту заменял набором красивостей. Потом эмиграция, чужбина. Он вкусил её горечь. И изменился. Внешняя словесная шелуха слетела. Он стал писать правду. Стал писать пронзительные, проникновенные стихи. Талант его как бы вибрирует обнажёнными нервами. А Бунин… Я больше ценю поэта Бунина, чем прозаика. В своих пределах он изумителен. Если издать при строгом отборе около 2000 строк — это будет «…книга небольшая томов премногих тяжелей». Жаль, что он слишком много написал стихов ниже его прозы.

— Продолжим тему эмиграции. Как вы считаете, будут ли у нас с ней настоящие взаимоотношения?

— Обязательно будут. Эмиграция до сих пор хранит духовные родники. Они нас освежают. Но мы оболванены, а они оторваны от Родины. Они не представляют по-настоящему, в каком мраке мы живём.

— И последний вопрос, он исходит из предыдущего. Вы получили Государственную премию России за 1990 год, с чем от всей души и поздравляем вас, а вот А. И. Солженицын отказался от неё. Каково ваше отношение к этому поступку?

— Я читал его отказ от премии, и там он говорит о политике. Он как бы не замечает, что за Государственной премией стоит Россия. Большая Россия, намного больше Солженицына. А он отказался. Видимо, тут личные амбиции. Создаётся впечатление, что он оторвался от российской действительности, перестал в ней что-либо понимать! Он гордо носил имя изгнанника. Теперь он не изгнанник, а беглец. Впрочем, это его личное дело.

1991

«Я ВЕРЮ ТОЛЬКО В ВОСКРЕСЕНИЕ РОССИИ»

(Беседу вёл Вячеслав Огрызко, «Славянский вестник»)

Юрий Кузнецов участвовал в самом первом празднике славянской письменности. Было это в 1986 году на мурманской земле. Он вспоминает:

— Я тогда впервые оказался в Мурманске, и, естественно, мне было интересно увидеть новый край, там совсем другой ландшафт. В Мурманске нас окружали внимательные и добрые люди. Этого тоже забыть нельзя. Но, честно говоря, я тогда не придал значения самому празднику. Я не думал, что мы начинаем большое дело.

— А какое впечатление произвел на вас праздник в Смоленске?

— Гм. Одно из двух — или смоляне спят, находятся в дремоте, или они не придают значения празднику славянской письменности. Гости Смоленска ожидали, что окажутся свидетелями всенародного гуляния. Этого не произошло. Говорят, помешала погода. Но, я думаю, погода — не самая главная причина. Видимо, город всё ещё не проснулся. До пробуждения, до того, чтобы праздник превратился в национальное движение, пока далеко.