Тропы вечных тем: проза поэта

— В последнее время Вы всё чаще обращаетесь в своей поэзии к религиозным сюжетам, и в первую очередь к темам Нового Завета. Когда у Вас впервые и почему возник к ним интерес?

— Это произошло как-то само собой. Дитя безбожного века, я, хоть и был крещён моей набожной бабкой, и сохранил психологию православного человека, религиозного воспитания не получил. Представьте себе, что Евангелие первый раз я прочитал только в двадцать шесть лет (1967 год — прим. Евг. Б.), что и подвигло меня на первое моё стихотворное воплощение образа Христа («Всё сошлось в этой жизни и стихло…» — прим. Евг. Б.). В 80-е годы я стал уже знакомиться со святоотеческой литературой. В 1988 г. возникло стихотворение «Портрет Учителя». Приблизительно тогда же у меня появилась мысль (к которой меня подвиг В. В. Кожинов) поэтически перевести великое произведение древнерусской словесности «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона. Но по различным обстоятельствам этот перевод (или «сотворение») я осуществил только в 1994 г. Читатели говорят, что перевод получился доступный, так что его можно давать даже школьникам.

— Таким образом, в Вашем творчестве видна некая прямая линия, которая Вас в конце концов привела к поэме «Путь Христа».

— Да, и в создании этой вещи у меня была не только чисто художественная, но и духовная потребность. Я лет десять размышлял над образом Спасителя, как бы всматривался в Него, представлял Его как живого. Я думаю, что в написании поэмы участвовало не только моё сознание, но и моя личная память, и память родовая. Ведь наши предки представляли Христа не как богословскую абстракцию, а как живого Богочеловека. Именно Богочеловека, а не человека, как это часто получалось в литературе XIX–XX вв. Поэтому меня не удовлетворяли ни Ренан, ни Булгаков, ни даже Достоевский с его «Великим инквизитором». В их Христе нет Бога, он у них просто добрый человек. Всё это мелочно и сусально. А уж у Блока — «в белом венчике из роз» и вовсе какая-то кисейная барышня, притом католичка, — это страшный провал. В то же время в изображении внешнего облика Христа я позволил себе некоторое домысливание. Скажем, у Него в поэме синие глаза, ибо мне кажется, что у Богочеловека глаза могут быть только цвета неба.

— Будет ли продолжена христологическая тема в Вашей поэзии и дальше?

— Сейчас я работаю над поэмой «Сошествие Христа во ад».

— То есть Вы хотите бросить вызов самому Данте?

— Во-первых, у меня совсем другие задачи. Я не собираюсь сосредоточиваться на изображении адских мук. Этот натурализм претит моей природе. Во-вторых, Данте не такой уж безупречный образец. Я конечно, его опыт учитываю, но скорее отрицательно, чем положительно. Данте — великий гордец, а потому великий грешник. Он взял на себя прерогативы Бога, сослав своих политических врагов в ад, а союзников и друзей отправил в рай. Это такая провинциальность! Да и потом, как он не подумал, что уже через сто лет его пристрастия никому не будут интересны, что придётся к его текстам писать объёмистые комментарии. А комментарии убивают поэзию. Не буду раньше времени распространяться о ещё недописанном произведении, скажу лишь, что сошествие Христа во ад будет показано глазами двух различных персонажей: поэта и разбойника. Задача передо мной стоит неимоверно сложная, необходимо соблюсти величайший такт, чтобы, с одной стороны, панибратством не оскорбить святыню, а с другой — не впасть в рабскую бескрылость.

— Можно ли предполагать, что за «Адом» последует и «Рай»?

— Да, я уже обдумываю этот замысел, воплощение коего представляется ещё более трудным, ибо вообще светлое начало изобразить гораздо сложнее, чем тёмное. Кстати, у Данте «Ад» явно сильнее скучноватого «Рая».

— Юрий Поликарпович, позвольте теперь вопрос биографического характера. Правда ли, что Вы служили в Армии на Кубе непосредственно во время Карибского кризиса? Какие у Вас остались впечатления от этого отрезка Вашей жизни?