Тропы вечных тем: проза поэта

Иду дальше. Судьбу делают будни. Будни — основа морали. Они изматывают, как бессонница. Сон давно стал для нас сказкой. Испытания буднями — испытание на растяжение. Счастье человека, как вообще всё чувственное, эластично. Но интеллект не обладает и не должен обладать таким низким, неблагородным свойством. Он противодействует. Он смертельный враг будней и, понятно, вообще рутины.

И ещё. Скука не свойственна поэзии, она свойственна жизни. Поэзия — это праздник, а скука — будни. Но будни — увы — всегда преобладают. Праздники — это соль жизни, соль будней, и если всё время праздники — это будет скучно.

* * *

17 июня 1964

А ещё в армии я чищу картошку. Неповоротливая мокрая кожура свисает с ножа длинной спиралью и укладывается у ног калачиком. Это чисто по-кошачьи или по-женски. Выковыриваю противные глазки, как окопавшихся тунеядцев. Ребята разговаривают, а точнее думают вслух. Думать вслух — это так непосредственно, по-детски и так по-философски! Я тоже разговариваю или молчу. Молчать интересней. Я превращаюсь в бесшумный ворох длинных воспоминаний. Воспоминания падают с ножа сырой галактической спиралью. В чистке картошки, в этом простом, размеренном, как время, занятии присутствует неуловимая гармония природы, детства, философии, отдыха. Теперь я знаю отчего Оскар Уайлд обожал простые удовольствия.

После я долго хожу с пальцами, покрытыми, как ожогами, чёрными косыми пятнами от крахмала…

* * *

28 июня 1964

И опять хандра сосёт под ложечкой, нестерпимый перемежающийся сплин. Смеясь, я иду от любви к любви, от ненависти к ненависти, от хандры к хандре. У будней есть свои будни — это хандра, оборотная сторона счастья, сестра тупости. И вот приходит неизбежная пошлость — смех сквозь слёзы. Она начинается в голове. Но сперва мысли — короткие острые вспышки, переходящие в глухое пламя.

Иронию породили будни. Она порождение свободного духа и она заусеница здравомыслия. Человек с развитым чувством юмора — утончённо безнравственный человек. Ирония эгоистична. Она амортизирует личность на ухабах жизни. От иронии до пошлости один шаг. Ах, ирония, ирония!.. Но после того, как мы рассудительно говорим: «Шутки в сторону!» — мы становимся мертвецами. Всё время, каждую минуту со мною живут программные строчки Маяковского: «Ненавижу всяческую мертвечину, обожаю всяческую жизнь!» Но я слишком ненавижу всяческую мертвечину, чтобы быть разборчивым в жизненной всячине.

Самоволки в армейском быте опасны, как сапёрная работа. В этом деле ошибаются только один раз — и репутация солдата взлетает на воздух. Я уже несколько раз взлетал на воздух. Но так, как со мной случилось в последний раз, ещё ни разу! Я взлетел слишком высоко, чтобы по возвращению на землю собрать свои бренные осколки в единое целое. А ведь самоволка работала, как хронометр.

Вплоть до самого ужина шёл несносный, непролазный тропический дождь. Он затопил кругом всю окрестность и, чтобы задами добраться до первой асфальтированной дороги, нам пришлось снять башмаки и носки, и засучить узенькие, как бамбучины, брючки. Но засучить их на толстые икры явилось неразрешимой головоломкой. Мы пробирались через полупустынный автопарк и дальше через широкий луг с жёсткой месячной щетиной и залитый по щиколотку, как в половодье. Тучи глухо скрежетали и вот-вот могли снова обвалиться потопом. Упрямо накрапывала подозрительная морось. Мы — это Кушнаренко и я. Кушнаренко — в бывшем что-то вроде барабанщика в одной из краснодарских джазбанд, счастливый, оптимистичный человек. Оптимистичный до такой степени, что никогда не задумывался над своими поступками. Единственно, к чему он не выработал иммунитет, так это к армейским порядкам. Он любил улыбаться и на ощупь был плотный, как молочный щенок. В тот день мы оба заступали в наряд дневальными по роте, во вторую смену с 2-х часов ночи. В общей сложности мы имели приличную кучу денег — 42 песо, три четверти которой проходили в гаванских барах. Наш скорбный путь, начиная с первой автобусной остановки, был до отказа насыщен рекламным неоном, высокопробной залётной музыкой, пленительной давкой среди чувственных женщин и едким призраком русского патруля. В мрачном районе порта мы сделали первый заход в бар. Crema Cacao!