Тропы вечных тем: проза поэта

Старый плетень \широко/ осаждал хату, как поредевшее войско. В разных местах он покосился по-разному. С наветренной стороны он покосился от ветра, а с [тихой стороны] другой покосился от времени. Для старика был ветер, а время ушло за плетень и [грозно] плотно стояло там [с грозным терпеньем]. Он почти перестал знать об этом. В[о] широком дворе рос явор, тоже [одинокий] старик, в нём шумел ветер и кричали [одни и те же] знакомые птицы. Они кричали одно и то же, \очень знакомое/. Старик [узнавал] различал птиц и людей хутора по голосам.

Те, что кричали вверху, и те, что кричали внизу, \все/ кричали однообразно. Старый казак любил счёт. Один хорошо, два лучше. Он был один, всегда один.

Он прислушался \через дверь/ к голосам за плетнём. Это были молодые голоса. Зачем они пришли? Старый казак открыл дверь и и вышел [из тьмы] на крыльцо.

\ — Геть отсель, [разбойники] \пострельцы/! Я [помню, как вы] \знаю, что это вы/ повыбили стёкла в моей хате, когда я открыл ставни для продува.

— Так это ж когда было, дедусь!

— Было \и есть/! — кратко молвил старый дед и собрался вернуться обратно в хату, чтобы дохлебать остаток на дне чугунка./

\Молодые/ Голоса за плетнём весело закричали:

— Дедусь, мы завтра уходим служить [в армию]. Скажи [нам] на добрую разлуку, за кого ты бился? За красное или \за/ белое?

Дед уже позабыл, какого цвета то и другое. Он помолчал, а молодые голоса замолкли в ожидании ответа. Дед спросил:

— А под какой свет вы идёте служить? [пострелята?]

— Под красный, дедусь.

— Идите служить под белый свет. Так будет вернее.

\Так ответил дед./ Это был умный дед. Голоса \за плетнём/ засмеялись, засвистели, защёлкали и ушли служить восвояси. \Кто в городище, кто на горище, а кто и на лысую горочку./

А дед сел на крыльцо и задумался. Бог мой! Где это было, краевое и белое? За горами, за лесами, в больших тартарарах, с пятым колесом вдогонку.

Повыжгло ему ясные очи в ворону месть и вернулся он домой на пятом колесе, колючий и злой, [как чёрт]. Жёнка рыдает, на плече и в руках двое малых [дети] ревут у колен, соседи ахают где-то рядом и кругом тьма [тьмущая], и сплошные [Тьмутаракань и] черепки. Отвоевался казак и стал считать. Яко наг, яко благ, яко мало чего. Двое детей и жена. В голодный год жена родила третьего и \по слабости/ тут же [умерла] \отдала Богу душу/. Добрые сродственники поразобрали детей по дальним углам, и остался казак один-одинёшенек. Кое-как перебивался на нюх и на ощупь.

Грянула вторая война с германцем. В первый раз германец [вступил на ридну] \попал сапогом на/ Кубань, и казак острым слухом услыхал за хутором чужую речь. Всё ближе и ближе. И случился случай встретиться и побалакать с чужаком.

*

Слепой вдовец самолично копал ей кладбищенскую могилу рядышком с прахом давно усопшей матери. Пришёл домой и

крест-накрест заколотил окна хаты в знак глубокой печали по усопшей.

*

Бандуру, бандуру! Вот что теперь нужно слепому человеку. Сыскали бандуру, и двое малых повели слепца по разбитым дорогам. Тем и жили, [тужили] \кружили/.

*

Иногда на кладбище. Он играл на бандуре жене, а матери играть стыдился.

Жене он пел и играл, жене, а матери ……. стыдился.»

СЛУЧАЙ В ДУБЛИНСКОЙ ГОСТИНИЦЕ

(1996)

Публикуется по первой и единственной прижизненной публикации: Наш современник. — М., 1996. — 6.

Рассказ «Случай в дублинской гостиницей» вместе с повестью «Худые орхидеи» (жанры произведений чётко указаны при публикации) были напечатаны в журнале под одним общим заглавием «ГОЛОСА» и, таким образом, по замыслу составляют некий единый цикл. Это подтверждается и тем, что одна из авторских черновых машинописей рассказа начинается с крупного заглавия «ДВА РАССКАЗА», после которого следует «Случай в дублинской гостинице». Вероятно, на тот момент будущая повесть «Худые орхидеи» представлялась автору рассказом.