Тропы вечных тем: проза поэта

В настоящем издании впервые по машинописи из архива поэта восстановлена авторская редакция очерка.

В 2000-м году Юрий Кузнецов подготовил проект издания своих избранных произведений, включавший раздел «Проза», который предполагалось завершить очерком «Очарованный институт». Вариант текста из этого проекта, где очерк датирован 1982 годом, мы и берём за основу, добавив к нему (см. текст в угловых скобках) те фрагменты из первой публикации (журнал «Литературная учёба», 4, 1982), которые по каким-то причинам не вошли в данную редакцию 2000-го года.

Впервые очерк «Очарованный институт» был опубликован, как уже упомянуто, в 1982 году в 4-ом номере журнала «Литературная учёба», со следующим врезом от редакции:

«Бывшие воспитанники Литературного института, наверное, помнят, что Юрий Кузнецов был одним из самых сосредоточенных и серьёзных студентов, проводивших много времени за книгами. Вряд ли надо лишний раз напоминать, что и поэзия его полна драматического напряжения. А вот „мемуары“ о студенческих годах — это проникнутый юмором весёлый рассказ, в чём-то перекликающийся с его комической поэмой „Похождения Чистякова“. Но при всей откровенной гротескности рассказ Юрия Кузнецова тем не менее схватывает нечто характерное в самой „атмосфере“ жизни будущих писателей. Может, стоит напомнить, что безудержно гротескный, карнавальный „Театральный роман“ Михаила Булгакова, нисколько не принижая значения одного из величайших в истории театров — Московского Художественного, — так много говорит о его „атмосфере“. Нет причин, на наш взгляд, обижаться в этом случае и на Юрия Кузнецова: сквозь размашистый юмор автора явно проступает его любовь к альма-матер…».

Эта публикация сопровождалась редакторской правкой и цензурой, которыми Ю. Кузнецов был недоволен, о чём не раз упоминал в частных разговорах. Однако некоторые правки, вероятно, являются авторскими, вполне оправданными и, быть может, не вошли в редакцию 2000-го года (всё-таки — предварительную) лишь по недосмотру. Поэтому по ходу текста даются сноски, в которых приводится вариант из упомянутого номера «Литературной учёбы».

В архиве поэта, помимо взятой нами за основу машинописи, сохранился ещё один машинописный вариант текста, который в основном соответствует первой журнальной публикации, но содержит и целый ряд перечёркнутых, исправленных мест, не вошедших в вариант 2000-года. На этой машинописи рукой Ю. Кузнецова надписано: «Этот экз. Полностью. Всё зачёркнутое восстановить. 20.X.81. Сочинено в сент. 81

». Ниже приводим её текст со всеми правками, опуская фрагменты, повторяющие основной текст (зачёркнутые фрагменты заключены в квадратные скобки, вставленное от руки — в косые; курсивом выделены отличия от принятой нами редакции):

«В моей жизни Литературный институт оказался тем самым рычагом, которым, по Архимеду, можно перевернуть мир. Благодаря ему я перевернул свою судьбу. Надеюсь, в лучшую сторону. Все, кто учится в этом институте, ведут очарованную жизнь. Давно уже замечено, что заколдованной жизнью живёт большая категория людей: влюблённые, игроки, дети, военные, сумасшедшие, выскочки и, разумеется, поэты. Колдовство я почуял уже во время вступительных экзаменов. Было это в 1965 году.

Молодые поэты по вечерам набивались в комнату и за чаем под колбасу и селёдку читали свои стихи. Курили так, что табачный дым можно было рубить топором. В паузах между стихами взметался шум и гам, каждый говорил и слушал себя самого. Это было [для меня] \мне/ в диковинку. Ещё удивительнее было то, что мои стихи встретили ледяным молчанием. За давностью лет этому можно только улыбнуться, но тогда мне было не до улыбки. Какой удар по самолюбию! Надо сказать, с тех пор, как я стал понемножку печататься, а печатался я с шестнадцати лет, меня всегда хвалили, правда, \в захолустье

/, на Кубани, откуда я родом, [и где мало кто смыслит в стихах,] но… но у меня было и собственное мнение. Увы, с моим мнением тут не посчитались. Что за чёрт! Я стал внимательнее прислушиваться к чужим стихам: читал один, читал другой — всё не то. Может быть, мой слух чего-то не улавливал? Я попросил поэта, которого только что расхвалили, дать почитать с листа. Читаю и ничего не вижу: вроде строчки рябят, а всё пусто. Откуда мне было знать, что передо мной голый король, и все хвалят его наряд. [Я только думал, кто тут сошёл с ума? Я или они?]

— Ну как? — спросил голый король. Я скрепился и отрицательно мотнул головой.

— Ты ничего не понимаешь, — произнёс голый король, [но] \впрочем,/ несколько оскорблённо.