Троцкий

Блюмкина сразу же арестовали и через несколько дней расстреляли, хотя кроме встречи с Троцким, которую обвиняемый не отрицал, ему нечего было инкриминировать. Узнав об этом, потрясенный Троцкий поместил несколько гневных протестующих публикаций по этому поводу, в одной из которых говорилось: «Блюмкин передал Радеку о мыслях и планах Л.Д. в смысле необходимости дальнейшей борьбы за свои взгляды. Радек в ответ потребовал, по его собственным словам, от Блюмкина немедленно отправиться в ГПУ и обо всем рассказатъ. Некоторые товарищи говорят, что Радек пригрозил Блюмкину в противном случае немедленно донести на него. Это очень вероятно при нынешних настроениях этого опустошенного истерика. Мы не сомневаемся, что дело было именно так»{859}. Троцкому стало ясно, что даже контакты с ним сегодня равноценны смертному приговору. У него не было сомнения, что за ним следят и при удобном случае расправятся. Пока спасало его лишь удачное местонахождение и принятые меры предосторожности.

Вскоре Троцкому прислали сообщения некоторых западных газет (со ссылкой на Москву) о «том, что группа белогвардейцев-эмигрантов заявила о своем намерении ”отомстить христопродавцу и погубителю России Троцкому“». В сообщениях упоминалось имя руководителя группы – генерала царской армии Антона Туркула.

Проходя однажды по длинному ряду могил участников Белого движения на парижском кладбище Сен-Женевьев де Буа, я прочел на одной плите: «Генерал-лейтенант Антон Туркул». Сегодня никто точно не знает, готовил ли действительно царский генерал покушение на Троцкого. Но в 1931 году за рубежом об этом писали.

Известно, что изгнанник реагировал на это своеобразно. Он не стал ждать развития событий, а сделал упреждающие шаги – в частности, направил в Политбюро ЦК и Президиум ЦКК письмо, предпослав ему гриф «совершенно секретно», хотя письмо было послано в Москву обычной почтой. В своем послании Троцкий утверждал, что он знает об «общем труде Сталина с генералом Туркулом», направленном против него. «Вопрос о террористической расправе над автором настоящего письма ставился Сталиным задолго до Туркула: в 1924–1925 гг. Сталин взвешивал на узком совещании доводы за и против. Главный довод против был таков: слишком много есть молодых самоотверженных троцкистов, которые могут ответить контртеррористическими актами. Эти сведения я получил в свое время от Зиновьева и Каменева… Теперь Сталин огласил добытые ГПУ сведения о террористическом покушении, подготовляемом генералом Туркулом…

Я, разумеется, не посвящен в технику предприятия: Туркул ли будет подбрасывать дело рук своих Сталину, Сталин ли будет прятаться за Туркула – этого я не знаю, но это хорошо знает кое-кто из Ягод…

Настоящий документ будет храниться в ограниченном, но вполне достаточном количестве экземпляров, в надежных руках, в нескольких странах. Таким образом, вы предупреждены!

4 января 1932 года.

Л. Троцкий»{860}

.

Он не стал выжидать, а попытался припугнуть Сталина. Трудно сказать, было ли блефом «дело Туркула», или Сталин еще не мог «дотянуться» до Принкипо, однако дни изгнанника пока спокойно текли один за другим, изливаясь из вечного кувшина времени. Уже позже Троцкому стало известно, что и Каменев с Зиновьевым узнали о письме Троцкого в Политбюро и реагировали так, как этого и следовало ожидать – ведь они боролись за выживание:

«В ЦК ВКП(б)

Товарищи Ярославский и Шкирятов довели до нашего сведения письмо Троцкого от 4 января 1932 года, которое является гнусной выдумкой по поводу того, что якобы в 1924–1925 годах мы с товарищем Сталиным обсуждали удобный момент для террористического акта против Троцкого… Все это является отвратительной клеветой с целью скомпрометировать нашу партию. Только больное воображение Троцкого, полностью отравленное жаждой устроить сенсацию перед буржуазной аудиторией и всегда готовое очернить своей злобной речью и ненавистью прошлое нашей партии, способно выдумать такую гнусную клевету…»{861}

Для Зиновьева и Каменева письмо Троцкого было ударом. Их положение и так было очень шатко, а тут еще политический «робинзон», заботясь о собственной безопасности, подлил масла в огонь. Едва ли он поступил нравственно, ссылаясь на давние с ними разговоры, учитывая даже то, что его бывшие временные союзники, стремясь заработать индульгенции, вновь предают анафеме троцкизм. К слову, когда через три года Зиновьева и Каменева будут судить за «причастность» к убийству Кирова, это письмо Троцкого припомнят как одно из свидетельств их преступных связей.