Троцкий

Пока Троцкий был членом Политбюро, ему приносили множество бумаг. Сохранился даже Манифест Правопреемника Российского престола Кирилла, подписанный в Париже 31 августа 1924 года. С ним у Льва Давидовича были связаны особые воспоминания:

«Осенив себя крестным знамением, объявляю всему Народу Русскому:

Ныне настало время оповестить для всеобщего сведения: 4/17 июля 1918 года в городе Екатеринбурге, по приказанию интернациональной группы, захватившей власть в России, зверски убиты – Государь Император Николай Александрович, Государыня Императрица Александра Федоровна, Сын Их и Наследник Цесаревич Алексей Николаевич, Дочери Их Великие Княжны Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия Николаевны. В том же 1918 году около города Перми убит брат Государя Императора, Великий Князь Михаил Александрович… День 4/17 июля да будет на все времена для России днем скорби, покаяния и молитв…»{873}

Троцкий помнит: ему позвонил Свердлов и между прочим сказал, что они поддержали предложение екатеринбургских товарищей о ликвидации Романовых. Ленин тоже не возражал…

Троцкий не возражал тоже, тем более что о судьбе царской семьи разговор среди партверхушки заходил уже не раз. Хотели судить, но время такое… Изгнанник, держа в руках копию Манифеста, как будто услышал глухие выстрелы в подвале Ипатьевского дома. Гильотина революции беспощадна к монархам. Троцкий и в изгнании считал это естественным. Ни тогда, в 1918-м, ни позже у Троцкого не возникало никаких сомнений относительно «законности» чудовищного убийства. Революции все дозволено…

Он продолжал перелистывать, а иногда и перечитывать многочисленные документы из архива. В них – память революции, спрессованная мысль былого: страстей, надежд, тревог, столкновений характеров, повседневных будней. Как, например, вот это распоряжение Троцкого Бутову:

«5, 6, 7 ноября наш поезд будет служить для перевоза делегатов коммунистического конгресса из Петрограда в Москву, может быть и обратно… В пути делегаты должны получать пищу. Все расходы на делегатов должны идти за счет Коминтерна. Наша поездная радиостанция должна в пути обслуживать делегатов на немецком, французском и английском языках… Может быть, мы выпустим один номер поездной газеты в честь гостей. Во время конгресса нам придется дать в распоряжение Коминтерна некоторое количество автомобилей…»{874}

Давно отстучали колеса его знаменитого поезда на бесконечных перегонах российских равнин, состоялись и прошли конгрессы Коминтерна, с которым он связывал такие надежды; уже столько лет нет Ленина, который накануне ухудшения своего состояния как будто хотел все время сказать ему что-то очень важное… Все отстучало, отговорило, отшумело и унесено рекой времени в бесконечность. Ему осталось слушать другой вечный шум, шум чужого моря за чужим окном. Слушать, размышлять и… бороться. Ведь теперь он, лишенный 20 февраля 1932 года советского гражданства, оказался и впрямь гражданином планеты без «паспорта и визы».

Шли месяцы, а Троцкий свое пребывание на Принцевых островах все еще считал временным. И они с Натальей Ивановной продолжали жить на своей обшарпанной вилле, за которую платили около четырех тысяч долларов в год, как на временном бивуаке, с которого должны вот-вот сняться. Вначале они думали, что пробудут здесь три-пять месяцев, до осени 1929 года… Затем намеревались перебраться в Германию или Францию. Но… они нигде не были нужны. Везде был отказ. Уезжать было некуда. Никто их не ждал. Наконец сторонник Троцкого Морис Парижанин обратился за помощью к видному политическому деятелю Франции Э. Эррио. Затворник с Принкино почувствовал, что появился шанс выбраться в Европу, куда они так рвались с Натальей Ивановной{875}.

Наконец, после долгих проволочек, просьб, разочарований и надежд Троцкий с женой получили разрешение, правда, с оговорками, на въезд во Францию. Но здесь я должен ввести в повествование совершенно новое лицо, которое сыграет трагическую роль в судьбе Льва Седова и самого Троцкого. Дело в том, что его старший сын, перебравшийся к этому времени из Берлина в Париж, быстро оказался «под колпаком» ОГПУ[17], а точнее – Секретно-политического и Иностранного отделов Главного управления государственной безопасности НКВД СССР. Проще говоря, оказался в сфере пристального наблюдения спецслужбы СССР. Вскоре положение усугубилось тем, что в качестве личного помощника, секретаря, почти «адъютанта», к нему внедрили агента ОГПУ, незадолго перед этим завербованного во Франции. Кто же был этот человек, который смог проникнуть не только в личную жизнь Льва Седова, но и в его переписку, основные архивы отца, а позднее – и в главный орган троцкистов, Международный секретариат?

Агент ОГПУ «Б-187», как явствует из архивных документов НКВД, летом 1933 года был завербован через выходца из Ленинграда Александра Севастьяновича Адлера. Этим агентом был Марк Григорьевич Зборовский{876}.