Троцкий

В этой речи Троцкий касается одного вопроса, который может быть рассмотрен в гипотетическом плане («пророчество, обращенное назад»). Выступающий подчеркнул, что от его голосования в ЦК «зависело решение этого вопроса, потому что некоторые товарищи разделяли мою позицию. Я воздержался и этим сказал, что на себя ответственность за будущий раскол в партии взять не могу. Я считал бы более целесообразным отступать, чем подписывать мир, создавая фиктивную передышку, но я не мог взять на себя ответственность за руководство партией (курсив мой. –

Д. В.) в таких условиях».

Что означают эти слова Троцкого о его ответственности за «руководство партией

»? Подразумевал ли он возможность лично возглавить партию (ведь Ленин заявил, что если он окажется в меньшинстве при голосовании по вопросу о мире, то выйдет из правительства) или имел в виду не персональное, а коллективное руководство? С полной однозначностью ответить на этот вопрос едва ли можно, хотя ясно, что в случае отставки Ленина основным кандидатом на пост главы правительства, пожалуй, был бы Троцкий. В этих условиях у него хватило мудрости, занимая позицию, отличающуюся от ленинской, воздержаться при голосовании (как и его сторонники Иоффе, Дзержинский и Крестинский) и дать перевес Ленину. Нельзя не признать в данном случае дальновидности Троцкого, который, будучи несогласным с позицией «мир любой ценой», сделал шаг, который помог избежать раскола в партии.

Вместе с тем главное действующее лицо брест-литовской драмы сделало все, чтобы сохранить достоинство и свою революционную честь. Когда VII съезд партии в конечном счете одобрил предложение Ленина, Троцкий в своем кратком заявлении сказал: «Партийный съезд, высшее учреждение партии, косвенным путем отверг ту политику, которую я в числе других проводил в составе нашей брест-литовской делегации… Хотел этого или не хотел партийный съезд, но он это подтвердил своим последним голосованием, и я слагаю с себя какие бы то ни было ответственные посты[7], которые до сих пор возлагала на меня наша партия»

{288}. К слову сказать, с тех давних пор добровольные отставки советских руководителей вышли из моды. Аппарат держится за свои державные портфели «до последнего».

Троцкий, судя по выступлениям того времени, поздним его воспоминаниям, искренне считал в январе – марте 1918 года, что «позорный мир с Германией» – не нравственное поражение революции, а акт ее капитуляции. Ему казалось, что партия перешла предел, после которого шансы на выживание революции минимальны. По духу в те драматические дни он был, конечно, ближе к «левым коммунистам», особенно когда Германия все ужесточала и ужесточала свои требования. Был момент, когда Троцкий увидел грозную надвигающуюся реальность полного поражения революции. Эта мысль также отчетливо прозвучала в его речи на VII съезде партии: мы «уступаем не только топографически, но и политически… Если мы дадим развиться этому отступлению во имя передышки с неопределенной перспективой, то… пролетариат России не в состоянии сохранить классовую власть в своих руках… Нынешний период передышки исчисляется в лучшем случае двумя-тремя месяцами, а вернее, неделями и днями. В течение этого времени выяснится вопрос: либо события придут нам на помощь, либо мы заявим, что явились слишком рано и уходим в отставку, уходим в подполье… Но я думаю, что уходить… если это придется, как революционной партии, т. е. борясь до последней капли крови за каждую позицию»{289}

. Ясно, что Троцкий видел в Брестском мире призрак гибели революции, своего самого любимого детища.

Просчитавшись в намерениях и возможностях Германии, Троцкий из «героя» переговоров в один день превратился в исторического неудачника. На протяжении десятилетий в разных вариациях перепевалась сталинская ложь, заложенная в пресловутом «Кратком курсе»: