Вскоре после приезда Зинаиды в Берлин последовал непоправимый удар: 20 февраля 1932 года правительство СССР, напомню, лишило советского гражданства не только Троцкого и его жену, но и всех его родственников, бывших в то время за границей… В письме к Елене Васильевне Крыленко 26 февраля 1932 года Троцкий, интересуясь судьбой своей статьи о Сталине, переданной в газету «Форум», писал: «Статья неожиданно стала злободневной ввиду нового декрета, лишившего меня и моих (родных. –
Зина стала рваться домой, где у нее осталась дочь Александра, где она надеялась на встречу со ссыльным мужем. И несмотря на то что Троцкий смог организовать отправку к дочери ее сынишки – Севы (тоже лишенного советского гражданства!), о котором она сильно тосковала, ее душевная депрессия усилилась. Новый удар она не вынесла: по настоянию советского посольства Зину и прожившего с ней всего неделю сынишку немецкая полиция постановила выслать из Берлина. Куда? У потрясенной женщины теперь не было не только паспорта, но и денег… 5 января 1933 года, отведя сына к соседям, старшая дочь Троцкого открыла газовый кран… Ей было едва за тридцать. Сына Зинаиды, Всеволода Волкова (сейчас он носит имя Эстебан), усыновил Лев Седов.
Через неделю Лев сообщил родителям подробности о случившемся: «Накануне утром Зина мне звонила по телефону: она хотела меня видеть, просила сейчас же приехать (с приездом Севушки некоторое отчуждение наше исчезло). В это утро я никак, никак не мог. Я очень просил ее приехать вечером, днем или на другое утро; очень настаивал, – она отвечала немного уклончиво, но обещала. Больше я ее не видел… Надо написать Платону (мужу Зины. –
Далее сын писал, что «вся мировая печать уже сообщила о гибели и второй дочери Троцкого».
В течение менее чем пяти лет Троцкий лишился обеих дочерей. Их здоровье, психика оказались слишком хрупкими, чтобы вынести поражение отца. Троцкий не без основания считал, что его политическая борьба подтолкнула дочерей к гибели. Потрясен был Троцкий, а Александру Львовну Соколовскую ужасное событие в Берлине сразу сделало глубокой старухой.
Как только Троцкий узнал о трагической смерти второй дочери, он немедленно сел за стол и написал гневное письмо:
«Всем членам ЦК ВКП(б)
Всем членам ЦКК ВКП(б)
Президиуму ЦИК СССР
Преследование… дочери моей лишено было и тени политического смысла. Лишение ее гражданства, отнятие у нее единственной остававшейся надежды: вернуться в нормальную обстановку и поправиться, наконец, высылка ее из Берлина (несомненная услуга немецкой полиции Сталину) представляют политически бесцельные акты обнаженной мести – и только. Дочь отдавала себе ясный отчет в своем состоянии. Она понимала, что в руках европейской полиции, травящей ее в угоду Сталину, ей спасения нет… Я ограничиваюсь этим сообщением, без дальнейших выводов. Для выводов время наступит»{88}…
После смерти Зины Александра Львовна Соколовская взвалила на свои плечи заботу о внучках. Ей было под шестьдесят, но она выглядела, как я уже сказал, глубокой старухой. Александра Львовна не могла забыть одно из последних писем, в котором Зинаида больно упрекала мать, что та не смогла сохранить семью и сделала всех несчастными. Подобные, полные глубокой боли, упреки от старшей дочери довелось выслушать и самому Троцкому. Права была Ольга Эдуардовна Гребнер, жена младшего сына Троцкого, Сергея, когда она говорила мне: «Троцкий всем своим родным и близким, независимо от его желания, приносил горе». И внуки его не были исключением. (Внучка Воля, как я уже писал, исчезла после высылки бабушки – видимо, попала в детдом, другая – Александра – достигнув совершеннолетия, прошла через сталинские ссылки и умерла в 1989 г. Внук Всеволод-Эстебан, достаточно вкусивший всех «прелестей» родства с Троцким, живет в настоящее время в Мексике и является хранителем единственного в мире музея своего знаменитого деда.)
Троцкий знал, что Сталин не остановится. Как заложник семьи в Москве жил его младший сын, Сергей, который не хотел быть политическим скитальцем. И в отношении его в Кремле было принято решение: из Союза не выпускать.
Хотя Троцкий уже привык к жизни на острове, его тяготили «задворки» Европы: трудно было связываться со своими сторонниками, трудно выпускать журнал, трудно, в случае необходимости, исчезнуть, скрыться. Изгнанник чувствовал, что агенты Ягоды все плотнее «обкладывают» одинокую виллу.