Троцкий. «Демон революции»

На семейном совете решили продолжить лечение Зинаиды в Берлине. С огромным трудом Троцкий добился, чтобы дочери разрешили выехать в Германию. Шестилетнего внука он временно оставил у себя. Сохранилось его письмо министру иностранных дел Турецкой Республики, в котором он просил выдать обратную визу его дочери Зинаиде Волковой после завершения лечения в Берлине. «Во избежание каких бы то ни было недоразумений, – писал отец, – считаю нелишним отметить, что поездка моей тяжело больной дочери не связана ни прямо, ни косвенно с какими-либо политическими целями и преследует исключительно интересы лечения»{82}.

Троцкий не испытывал глубоких отцовских чувств к своей старшей дочери, сильно страдал от этого, но ничего поделать не мог. Совместная жизнь становилась на Принкипо нестерпимой. Зинаида чувствовала, что она здесь – нелюбимая дочь, ревновала отца к мачехе, мучилась сама и накаляла обстановку в семье. Наконец отец отправил дочь в Берлин для лечения и последующего возвращения на родину. В Амстердамском архиве (где мне также довелось поработать, как и во всех других, где хранятся бумаги Троцкого) есть несколько писем, приоткрывающих причины трагедии Зины.

Вскоре после начала лечения дочери в Берлине Троцкий получил письмо от его знакомой – Александры Рамм, которая взяла на себя заботы о молодой женщине. В нем говорится, что «состояние Зины осложняется не только из-за болезни легких, а прежде всего душевного состояния… Заболевание произошло бесспорно в Константинополе. Она приехала туда полная самых больших ожиданий к своему знаменитому отцу и т.д., но скоро пережила большое разочарование. Вылилось это в форму: меня не любят. Кто виноват?.. Помимо того, она чувствует себя одинокой, она больна. Сестра умерла. Постоянная боязнь…»{83}

А. Рамм права. Главная причина болезни Зинаиды – одиночество. Отец к ней холоден. Муж арестован. Дочь в Москве. Неустроенность, неизвестность, бедность. Берлинская знакомая продолжала в письме: «Дорогой Лев Давидович, не хочу от Вас скрыть мои личные наблюдения. В известном смысле ее и здесь встретило разочарование. Она думала, что здесь она войдет в жизнь Левы и Жанны. Этого не случилось и не могло случиться… Однажды она мне сказала: нет ли у Вас какой-нибудь бездельницы или бездельника, которые бы ко мне приходили, мне так трудно быть одной…»{84}

Фактически об этом же писал на Принкипо и Лев Седов, который находился в это время в Берлине. Сын пишет отцу, что «Зина много вспоминает и говорит о смерти Нины… Она очень рассчитывала, что ты напишешь ей сам… Она чрезвычайно подавлена, как никогда в жизни. Она не нападает на маму, но говорит, что ты ей писать не можешь и не будешь, это она понимает. Зина страшно угнетена, подавлена, выглядит совершенно расшибленной, жалко ее, папочка, очень, очень жалко; больно на нее смотреть… Говорил подробно и с доктором Маем. Он считает, что недель через 8–10 З. может возвращаться в Союз… Доктор говорит, что к больной нужно больше мягкости… Иначе говоря, он дал мне понять, что считает очень важным, чтобы ты написал З., непосредственно воздействуя на нее. Может быть, последняя открытка З. даст тебе эту возможность? Я с З. держусь такой линии (невозможно ведь не считаться с ее состоянием): ты должна сама, своим поведением, фактами, характером писем и пр. создать предпосылки налаживания нормальных отношений с папой… Она отвечает в полном пессимизме:

– Нет, ты знаешь, что я наделала, п. мне никогда писать не будет…»{85}

Сын просит отца написать ей дружеское письмо, не обращая внимания на то, что она могла наговорить его матери в пылу нервного расстройства.

В других письмах (их около десятка) Лев пишет о глубокой депрессии сестры, об усилиях психиатра, об усугубляющемся душевном расстройстве молодой женщины. Ни в одном архиве я не обнаружил писем отца к своей старшей дочери. Возможно, будь они, судьба Зинаиды не завершилась бы трагедией. Черствость души по отношению к старшей дочери оказалась для нее губительной. Какие-то грани психологической несовместимости развели отца с дочерью, создали между ними труднопреодолимый невидимый ров. Но как бы то ни было, в этом душевном разладе отец должен был найти тропу, ведущую двух близких людей друг к другу. Может быть, революция сделала черствым сердце изгнанника? Или, рано оставив своих дочерей первой жене, Троцкий не мог разбудить в себе отцовских чувств к ним? Каждый может сделать свой вывод из этой печальной истории, в которой Троцкий не сумел согреть теплом своего сердца близкого ему человека…