Трудно быть «дьяволом»

Второе взрослое имя Гарна взял, поступив в офицерскую школу. Имя как имя, офицеру такое и положено. А сменить пришлось, без этого никуда. Нельзя в армии "Гином" ходить, засмеют. Такое только студенту подходит, коим он до начала Великой Водной и был. И не его вина, что группа попала в засаду. Там ведь церковники были, и не простые, а монастырские. Насилу отбились от них, положив половину отряда. Ну а те, видно, ильхорцам сигнал и подали.

Была бы рация, вызвали бы подмогу. На худой конец, накрыли бы себя и врагов артобстрелом. Но нет больше рации, и радиста нет. Лежит радист в ущелье с пробитой пулей снайпера башкой.

– Где служишь, боец? – продолжил допрос хан.

– Второй штурмовой корпус.

Горец запнулся и побагровел, словно от оскорбления.

– Второй штурмовой? А ты знаешь, шакал, что ты мой кровник?! Дочь у меня была, сын, жена одна. Других не заводил, её любил. И вы город мой – бомбами! Жену убило, сына, дочь изуродовало, без руки осталась – кому теперь нужна? Мать, отца – всех с землёй смешало, всех! Кровью умоетесь, собаки, богами клянусь! Я тебя на куски порежу! За дочь, за жену, за город мой, за Диран-Хаш! Долго убивать буду, страшно! По одному, другие пусть смотрят. Что останется – быкам сожрать дадим. Ничего от вас кроме дерьма не останется, айна’хатарра-к’аш!

Гарна знал об этой операции. Год назад армия начала наступление на север, к Кристальным озёрам. Связав Каганат боями в удалённых районах, нащупавший обходные пути через малозаселённую территорию Радан двинул вперёд Корпус. План почти удался. Почти, потому что на пути у имперцев встал Диран-Хаш. Встал костью в горле, плечом к плечу. Намертво встал!

Разведка считала, что состоящее преимущественно из мирных кланов население не захочет и не сумеет противостоять превосходящим силам. И просчиталась. На защиту города поднялись все, включая стариков и детей. Плохо обученные, но готовые стоять до конца горцы отказались пропускать имперцев. По солдатам стреляли из каждого окна, под гусеницами и колёсами рвались самодельные фугасы. Озверевшие танкисты били в упор по хлипким домикам, из подожжённых огнемётами проёмов выбрасывались живые факелы со старенькими винтовками в руках. Совсем молодые ещё факелы. По сути, дети.

Быстро пройти через город не получалось. Корпус остановился, чувствуя, как утекает сквозь пальцы время. До подхода усиленных церковниками воинских кланов оставалось совсем немного, после чего гарантированно начиналась мясорубка. Обойти долину было невозможно. По краям её стояли хребты такой высоты, что на них любой без кислородного аппарата в секунду отдаст концы.

Командование связалось с Генштабом и доложило об обстановке. После короткой паузы пришёл ответ. Корпусу недвусмысленно предписывалось любой ценой продолжать наступление. Не считаясь с потерями – продолжать!

Приказ есть приказ. Развернув реактивную артиллерию, Второй штурмовой отработал по городу из всех орудий. Нет больше упрямого Диран-Хаша. Остались – дымящиеся, полные боли и криков, руины.

…Корпус не смог дойти до озёр. Церковники вгрызлись в землю и ценой больших жертв смогли остановить наступающего противника. Но Империя всё равно захватила обширные, полные рек и водоёмов, земли. С которых в тыл тут же помчались колонны грузовиков–цистерн.

Сейчас Диран-Хаш – территория Радана, и водицу оттуда гонят уже составами. На подходе трубопровод, который позволит разгрузить "железку" для военных грузов. Качают не из рек, их легко отвести. Качают из скважин, ставших одним из главных источников воды для Империи. И бережёт Радан эти скважины как зеницу ока, для чего Второй штурмовой в новом округе и поставил.

Хан вытащил огромный нож. Ловко вертя его в руках, подошёл, оскалившись, к пленнику:

– Ну что, шакал, с кого начнём? Может, с тебя?

Можно и с него. Даже лучше, если с него. Хан в ярости, непохоже, что будет мучить. А вот других, может, и пощадит, пустив кровь ненавистному имперцу. Хотя вряд ли, что пощадит. Никого он не пощадит.

От ужаса живот свело судорогой. Легко думать о быстрой смерти и гораздо труднее принять её по-настоящему. Принять, что это конец, что Нийю он больше не увидит. И вообще ничего не увидит. Никогда.

Хан приставил к подбородку пленника остриё. Ухмыльнувшись, повёл чуть в сторону, рассекая кожу. На ковёр закапала кровь.

– Пощады проси, пёс. Хорошо проси, на коленях. Может, не убью, жить оставлю. Бычье дерьмо выносить.

– Да пошёл ты, быколюб, – выдохнул с ненавистью Гарна. И тут же полетел на пол от тяжёлой, до искр в глазах, оплеухи.

Флаг–лейтенант лежал, вздрагивая от болезненных, по рёбрам, пинков. Почему хан медлит? Почему не убивает? Где спасительная темнота, за которой – конец страданиям?

Откуда-то донёсся тихий голос, удары внезапно прекратились. Гарна открыл глаза и увидел, как горец что-то неразборчиво говорит сидящему в углу незнакомцу. Неразборчиво, потому что голова у флаг−лейтенанта гудела, что твоё ведро. Хорошо врезал ильхорец, качественно. Кадор–кхаром, поди, владеет. Говорят, от таких ударов многие уже не встают.