Трудно быть «дьяволом»

Глотку солдата легко рассекла закалённая сталь. Брызнула кровь, боец упал на пол и захрипел, зажимая руками располосованное горло. Инквизитор смотрел на это не мигая. Это у них заведено так – на грехи свои смотреть, не отворачиваясь. Иначе не простит Око, припомнит на том свете, когда в ворота Райского сада душа постучится.

Гарна попытался вскочить, но вместо этого обессиленно рухнул со стула. Он заорал и выматерился, проклиная своего палача, но тот невозмутимо пропустил ругательства мимо ушей.

– Мне очень жаль, что пришлось прибегнуть к таким методам. Но ты – ты не оставил мне выбора своим упрямством. Этот объект имеет большое значение для Конклава, и я не верю, что разведгруппа оказалась здесь случайно. Скажи мне, что вам известно и всё закончится. Даю слово.

– Я не знаю ничего! – закричал, с трудом подняв голову, Гарна. – Я клянусь тебе – не знаю! Самолёт сфотографировал стройку и передал в штаб, нас прислали, чтобы выяснить. Это всё! Мы даже фотографии перекинуть не успели, хотели к границе выйти. Потом засада, радиста убили, рацию прострелили, мы четверых потеряли, еле ушли. Думали – оторвались, оказалось, что нет. У вас же записи наши есть, плёнки, зачем мне врать? Зачем?!

– Хотелось бы верить, да не могу, – покачал головой церковник. – Ваши записи и плёнки ничего не доказывают. Мы знаем, что вы изучали объект, но вот почему – этого мы знать не можем. А нам очень надо это понять! Прости меня за мой грех, флаг−лейтенант. Не для себя совершаю, сам понимаешь.

Инквизитор кивнул на следующего бойца:

– Этого…

…Караван–хан пришёл уже за полночь. Откинув освещённый светом лун полог, зашёл, пригнувшись, внутрь. Посмотрел довольно на узника. Вон он, в углу, лежит ничком на куче кишащего клопами тряпья, не обращая внимания на адский зуд. Пусть мучается, пусть дружков боевых вспоминает, которым шею от уха до уха раскроили. Не всё имперцам с воздуха города утюжить. Бывает и наоборот!

Жаль, что не дали паскуду к Хатару отправить. Но нельзя ослушаться инквизитора, у которого – печать Совета, дающая неверному высшую власть в караване. Нужен ему имперец, не велел он его трогать. И как ни хочется караван–хану кишки им обоим выпустить, церковнику он подчиняться будет во всём. Иначе – голова с плеч и у него, и у родни. Ослушаться старейшин – грех непростительный, за это карают семьями и даже кланами.

– Что, спишь, хатарово отродье? Вставай!

Он не спал. Да и как уснёшь, когда у тебя на глазах товарищей твоих, как свиней?..

Флаг–лейтенант с усилием поднялся. Выпрямился, одёрнул испачканную кровью форму. И пристально, с ненавистью, уставился прямо в глаза ильхорцу.

– Смелый, да? – ухмыльнулся хан и, резко выдохнув, ударил пленника под дых. Ударил хорошо, с оттяжкой, но так, чтобы не убить. Нельзя убивать.

Охнув, Гарна рухнул на грязный, земляной пол. Прижал к груди колени, отчаянно пытаясь вдохнуть.

Сильная пятерня схватила за волосы. Потащила вверх так, что из глаз брызнули слёзы.

– Думаешь, убивать буду? – рассмеялся, поставив пленника на ноги, хан. – Не буду, даже если попросишь. В штаб провинции тебя повезут, к старшим. Там тебя по косточкам разберут, пока не заговоришь. Я потом приду, смотреть, как у тебя мозги выжигать начнут. Как под себя ходить начнёшь, как совсем животным станешь!

Отвезут в штаб провинции… Прямо в любящие объятья старших инквизиторов, которые любого заставят слюни пускать. Что же он им так дался?

– Не поймёшь чего хотят? – словно прочёл мысли офицера хан. – Я тебе скажу, всё равно скоро сдохнешь. До реки подземной мы добурились, скоро порчу туда запустим. Вся вода вокруг почернеет, в скважинах, в реках. Нечего будет на юг качать! Нам не жалко, у нас ещё есть. А вы год её чистить будете, детей своих травить! От жажды будете дохнуть, на стену лезть со своим Канцлером. На коленях приползёте, ноги нам будете целовать, хатаровы собаки!

Теперь понятно, зачем инквизитор истязал флаг−лейтенанта. Он не может допустить, чтобы скважину накрыла раданская авиация. Церковники, поди, не только воду отравить хотят, но и контрнаступление организовать. Империи будет очень нелегко противостоять ударам Конклава, когда тылы корчатся от жажды. Когда даже солдатам пайки урезать придётся!

Гарна не ответил хану. Помноженные на осознание собственного бессилия мысли о катастрофе отняли у него последние силы.

– Хатар с тобой, спи, имперец, – отпустил пленника горец. – Завтра у тебя тяжёлый день. Завтра ты умрёшь, страшно умрёшь. Ну, или послезавтра.

Хохотнув, он вышел из юрты, оставив Гарна наедине с мрачными думами. Но флаг−лейтенанта хватило ненадолго. Морщась, он подполз к куче тряпья и забылся тяжёлым, беспробудным сном.

Глава 20

Он даже обрадовался, когда его разбудили, ведь во сне к нему являлись убитые, окровавленные бойцы. Которых он, командир, должен был спасти, да не спас. С чем ему теперь жить. Правда, недолго.

– Вставай! – грубо подняли на ноги конвойные. Дали умыться, сунули в руки лепёшку и фляжку воды, чтобы на этапе не окочурился.