— Митрий Георгич, мы тут заночуем? В селе-то урядник есть.
— Ты, Яшка, хучь под забором ночуй, а я — тут буду. Да хоть десять караульных, раз фартит, так фартит. Ты ж говорил, что прасола трогать не надо?
— Было дело.
— Так и дурак. Это прасол больше по барам ездил, а не по мужикам, деньгами платил за товар. Вот и повстречался нам, еще не потратившись.
— Хоть в живых остался…
— Дурень ты, Васек. Думаешь, я просто так в лесок отлучился, проверить, крепко ли к березе привязан? Теперь он уж никогда не обмолвится. Кутят ненужных, невинных топить положено, а люди-то чем кутят лучшей?
— Так мы что, Митрий Георгич, душегубы теперь?
— Душегубы, все трое. Да ты тише, Яшка, гуся несут.
Хозяин поставил гуся, удалился. Разбойники обождали немножко и возобновили разговор, прерываемый стуком чарок и чавканьем.
— Нам теперь, Митрий Георгич, подальше надо, туда, где теплей.
— Пойдем, Яшка. Только дело у меня здесь есть. Смотри, ты, Яшка, от царской службы беглый, ты, Васек, — острожник-воришка, а я — от барыни-змеи сбег.
Еще немного чавканья. Я еле сдерживала дрожь.
— Ох, обижен я, обижен! Служил старому псу-барину, стерег добро. Он именье продал, меня оставил змее на расправу, барыне-чудачке. Я и ее добро стерег, никому спуску не давал, а она… За девку блудливую всю службу мою забыла. Осрамила перед всеми. Перед бабами, перед девками… ладно. Перед псами барскими и псицами, что в поместье остались. Перед Телепатрой, перед Ленорой, перед Тильдой! Я их из кутят выхаживал, учил наукам сторожевым да охотничьим. На их глазах меня на цепь посадили!
— Девки это? — несмело спросил Яшка.
— Сам ты девка! Суки барские, мною выпестованные! Плакали, глядя на меня, скованного, да и я слезы лил.
Судя по звукам, Ласкайка, выпивший с голодухи, заплакал и сейчас. Хотя плакать надо было бы мне…
За тонкой стеной гуляет бандитская шайка. Максимально опасная, так как возникла недавно и ей везет. Ее лидер, разбойник-дилетант, обеспечил полное повиновение подельников. Долгим путь этой криминальной звезды не будет, обязательно в скором времени кончится либо ножом в печень, либо пешим путешествием во глубину сибирских руд. Вот только сейчас у «звезды» есть страстное желание встретиться со мной. И я в относительной безопасности лишь потому, что этот пес-маньяк не спросил хозяина, что за барыня у него остановилась…
Прежде всего проблему придется решать. Хотелось бы верить, что злодеи упьются, всхрапнут на лавках и удастся пройти мимо, за подмогой. Но на этот вариант надежды мало. Главарь хитер, осторожен:
— Ты погодь, Яшка, за чаркой тянуться. Нам пораньше встать надо, да и не просто уйти…
Голос Ласкайки стал тише. Явно задумали провернуть дело в богатом трактире. Кому надлежало стать жертвой разбоя, знать не хотелось.
Может, упоить не количеством, а качеством? Я провела молниеносную ревизию аптечки, хотя и так помнила содержимое. Ну да, маковая настойка на месте. Влить в перцовку или анисовку — пожалуй, не почуют.
Самое главное — доставка. Мне из номера выйти нельзя: один взгляд Ласкайки — и баста, карапузики.
Кстати, надо бы пистолеты подготовить. Вот уж что использовать не хотела — уметь надо. Но пусть будут готовыми.
Выявилась еще одна проблема. Я поторопилась загнать в избу Лизоньку и Зефирку. Ребенок-то ладно, но собака начинала поглядывать на дверь, деликатно поскуливая. И была в своем праве: наступило время привычной вечерней прогулки.
Пришлось будить Павловну и все ей рассказать, а пока будила — приложила палец к губам. Старушка спросонок сначала только охала, но потом проморгалась, накинула на плечи поверх свободного темного капота драдедамовый платок и понимающе поджала губы. Между прочим, как выяснилось, про Ласкайку она слышала давно, пусть и на уровне легенды.
— А чего мне не сказала?
— Так думала, барин его с собой увез. Прости, Эммушка, сейчас выйду, передам штоф мальчишке-половому, пусть им поднесет.
— Бог в помощь, Павловна!
Нянюшка вышла, я стояла у чуть приоткрытой двери с пистолетом в руках — лучше слышать, что происходит, и быть готовой прийти на помощь.
Павловна направилась к стойке трактира, но дойти незамеченной ей не удалось.
— Это за что кикимора? — донесся голос Ласкайки. — Чья ты?
— Барыня едет на богомолье, — ответила Павловна.
— Ступай-ка сюда, расскажи, какие грехи замаливать будет, блуд али сребролюбие? — хохотнул Ласкайка.
— Винопитие тож, — заметил подельник, углядев бутыль.
Дело принимало нерадостный оборот.
И тут возле моих ног протиснулось что-то шерстяное и устремилось в зал. Почему «что-то»? Я поняла сразу.
Бли-и-ин, тут точно выручать придется. Не оставлю Лизонькину подружку на расправу маньяку.
— А это кто?
Голос Ласкайки изменился: сперва стал искренне озабоченным, потом — умильным.
— Девка… Девочка… Ще́ночка малая… Чистенькая, ласковая…
Раздалось повизгивание Зефирки. Я как будто увидела, как собака ложится на спину, а Ласкайка чешет ей живот.