Труп в библиотеке. Отравленное перо. Пять поросят. Час зеро

Они снова направились к апартаментам мистера Джефферсона. В гостиной Аделаида Джефферсон разговаривала с каким-то высоким мужчиной, нервно расхаживавшим по комнате. Он резко обернулся и стал разглядывать вошедших.

— Как хорошо, что вы пришли. Мой тесть уже ждет вас. Он проснулся. Постарайтесь поменьше его волновать. У него и так неважно со здоровьем. Удивительно, как после всего этого он вообще остался жив.

— А я и не подозревал, что он настолько плох, — сказал Харпер.

— Он и сам этого не подозревает, — подхватил Гаскелл. — Сердце. Врач предупредил Адди, что ему ни в коем случае нельзя волноваться. И даже дал понять, что смерть может наступить в любой момент. Так ведь, Адди?

Мисс Джефферсон кивнула и добавила:

— Просто чудо, что у него хватило сил все это пережить.

— Убийство вряд ли может быть приятной темой для разговора, — сухо сказал полковник Мелчетт, — но мы постараемся особенно его не волновать.

Говоря это, он приглядывался к Гаскеллу. Тот ему определенно не нравился: лицо наглое, взгляд хищный, точно у ястреба… Уж этот добьется своего любой ценой, женщины от таких просто без ума. «Но то женщины, а я ни за что бы ему не доверился», — подумал Мелчетт.

Бесстыжий — самое подходящее слово.

Такие способны на все.

3

Конвей Джефферсон сидел в своей коляске у окна, из которого открывался вид на море.

Стоило вам оказаться с ним в одной комнате, как вы тут же начинали ощущать исходящую от него силу и обаяние. Как будто физические страдания и последовавшее потом увечье укрепили дух и всколыхнули в этом сокрушенном теле небывалую жизненную мощь.

Благородных очертаний голова. Рыжие волосы, слегка тронутые сединой. Волевое рубленое загорелое лицо, необыкновенной синевы глаза. Никаких признаков немощи или болезни. Глубокие морщины на лице говорили скорее о пережитом страдании, чем о слабости. Одним словом, это был человек, который не станет проклинать судьбу, но встретит ее лицом к лицу и победит.

— Рад, что вы пришли, — сказал он и, окинув их приветливым взглядом, обратился к Мелчетту: — Вы начальник полиции графства Рэдфордшир? Превосходно! А вы старший инспектор Харпер? Присаживайтесь, сигареты на столике.

Поблагодарив, они сели. Мелчетт сказал:

— Я так понимаю, мистер Джефферсон, что вы проявляли некоторый интерес к убитой девушке?

На изборожденном морщинами лице мелькнула кривая усмешка.

— Стало быть, успели доложить. Что ж, я не делал из этого тайны. Что еще поведали вам мои родственники?

Он остро взглянул на лица обоих полицейских.

— Почти ничего, мисс Джефферсон лишь упомянула, что болтовня девушки вас развлекала и что погибшую можно считать вашей, так сказать, протеже. А с мистером Гаскеллом мы почти не разговаривали.

Конвей Джефферсон улыбнулся.

— Аделаида — женщина осторожная, благослови ее Бог. Марк, наверное, был бы более откровенен. Пожалуй, вас стоит ввести в курс дела. Для меня весьма важно, чтобы вы правильно поняли мое отношение к погибшей. Прежде всего я должен вернуться к тому времени, когда произошла самая большая трагедия в моей жизни. Восемь лет назад я потерял в автокатастрофе жену, сына и дочь. С тех пор от меня осталась лишь половина — я говорю отнюдь не о физическом своем состоянии. Я не мыслю своей жизни без семьи. Невестка и зять, безусловно, очень ко мне внимательны. Они сделали все, чтобы облегчить горечь утраты и заменить родных моих детей. Но мало-помалу я стал сознавать — и особенно в последнее время, — что у каждого из них своя личная жизнь, и я не вправе на нее посягать. Итак, вы понимаете теперь, что, по сути дела, я был обречен на одиночество. А я люблю молодых. Мне с ними легко и хорошо. Я даже начал подумывать о том, чтобы кого-нибудь усыновить… или удочерить. И вот в последнее время я очень привязался к малышке, которую убили. Она была такой простодушной, такой наивной, так искренне и бесхитростно рассказывала о себе и о своей жизни, о том, как она участвовала в пантомиме, о гастрольных поездках с бродячими труппами, о детстве, проведенном с родителями в дешевых меблиришках. Совсем другая жизнь, о которой я и представления не имел! И заметьте, она никогда не жаловалась, никогда не считала эту жизнь убогой и недостойной. Руби была само простодушие. Работящая, очаровательная девочка, совершенно неизбалованная и добрая. Ей, правда, не хватало воспитания, но, слава Богу, она и не пыталась изображать из себя леди, никакого вульгарного кривляния а-ля светская дама. Я все больше и больше привязывался к ней и, наконец, решил ее удочерить, сделать своей законной дочерью. Теперь, джентльмены, вы, наверное, поняли, почему я так всполошился, когда узнал о ее исчезновении, почему забил тревогу.

Воцарилось молчание. Затем старший инспектор Харпер бесстрастным голосом спросил:

— Могу я узнать, что думали об этом ваши невестка и зять?

Вопрос прозвучал так официально, что заподозрить в нем что-то оскорбительное было просто невозможно.

Ответ последовал незамедлительно: