Трущобы Петербурга

При этом он стал замечать, что свежий и здоровый цвет лица его жены стал пропадать, что он приписывал ее нездоровью и советовал ей бросить работу, которая ее утомляет, и отдохнуть хоть неделю. А между тем, совершенно отдавшись Ланцову, она окончательно подпала под его влияние так, что он делал над нею что хотел, и из страха перед мужем ей волей-неволей приходилось покоряться. Но когда начала распространяться пущенная Авдотьей сплетня, то несчастная женщина положительно пришла в ужас.

— Что теперь мне делать? — плакалась она пред Кравцовой. — Люди поговаривать уже начали, узнает муж — убьет.

Олимпиада искренно полюбила Марью и давно уже вникла в ее положение, обдумывая, как помочь ее горю. Она отлично понимала, что не обойдется без страшной катастрофы, когда Иван узнает истину, и гибель его жены казалась неизбежной. О Ланцове она не думала и, мало того, не могла дождаться того времени, когда этот человек, наделавший немало зла на своем недолгом веку, потерпит заслуженную кару.

— Да, теперь тебе нет спасения, — говорила она Марье. — Знаешь пословицу: шила в мешке не утаишь, — рано или поздно, а муж все-таки узнает.

— Ах, милая! — говорила, рыдая, Марья, — теперь остается только одно: руки наложить на себя!

— Молчи и не говори глупостей! — строго сказала Кравцова. — И не такие дела обходятся благополучно. Успокойся и не падай духом. Я со своей стороны сделаю все возможное, чтобы спасти тебя… А пока вот мой совет: будь любезнее с мужем и не отворачивайся от него.

Глава IV

Ни тому, ни другому

ВЫПИТОЕ В ОГРОМНОМ количестве вино мало подействовало на Ивана. Теперь он был твердо убежден, что жена его оклеветана Матвеем, и твердо порешил расправиться с коварным братом как следует. Когда пришла жена, он прочитал ей письмо и пытливо взглянул на нее.

— Что ты скажешь на это? — спросил он.

Она не отвечала. Бледная как скатерть она смотрела на мужа расширенными глазами и потом, тихо вскрикнув, тяжело грохнулась на пол. Страшно перепуганные Иван и его гость начали приводить в чувство лежавшую в глубоком обмороке женщину, спрыскивая ее лицо и открытую грудь водой и вливая в рот водку. Марья открыла глаза и теми же расширенными зрачками смотрела на мужа, которому стало даже страшно. С помощью гостя он уложил ее в постель и заботливо прикрыл одеялом.

— Поспи немного, вот оно и пройдет, — сказал он и снова сел к столу. — Наделал же делов этот Матвей, — проговорил он сердито.

— Еще бы, кому это приятно! — сказал земляк. — Клевету напущает на неповинного человека. На нашего брата это туда-сюда, а вот бабе беда. Кажинный будет в нее пальцем тыкать, ты, мол, такая да сякая, вот оно что!

Вошел Фома.

— Аль что случилось с Марьей Васильевной? — спросил он, взглянув на кровать.

— Да, есть такая пословица: спишь и то беду наживешь, — сказал Иван. — Погляди-ко, какую шутку проделал наш бывший господин управляющий. На-ко, почитай.

Фома взял поданное ему письмо, прочитал его и покрутил головой.

— Дела, — произнес он. — Уж ты не пришиб ли ее грехом?

— Что я, дурак, что ли, чтобы верить всякой клевете? Я только прочел ей, что из деревни пишут, и этим письмом словно обухом по башке саданул.

— Как услыхала, так и грохнулась наземь, — добавил гость.

— Вот тут-то я понял теперь, — воскликнул Фома, схватившись за голову.

— Чего понял? — спросил Иван.

— Это ты только, Иван Дементьевич, ходишь как глухой или слепой и не видишь, что кругом тебя делается. Про Марью Васильевну все бабы языки истрепали, говоря про нее, что будто она с кем-то снюхалась, окромя своего мужа. Понятно, на чужой роток не накинешь платок, и я не хотел говорить тебе об этом, потому что сам этому не верю и тебя зря сердить не хотел, а теперь и вижу, откуда это пошло! Ладно, как попадется мне эта Гущина, накостыляю я ей затылок.

— Какая это Гущина?

— Аль забыл? Это та самая, которая жила в номере 154, что в среднем флигеле.

— Эта такая толстая и высокая баба?

— Она самая и есть. Все ходит в наш дом и смутьянство заводит… А живет она, сказывают, с братом твоим.

— С Матвеем? — вскочил с места Иван.

— Сказывают, а я сам хорошо не знаю. А теперь, как Матвей отписал в деревню, я понял, кем эта музыка заведена.

— Завтра надо будет сходить в адресный стол, — сказал Иван, наливая в стакан водку. — Там, кстати, тебе справляться нужно и узнать, где Матвей проживает. На-ка, выпей да закуси хорошенько.

Марья все слышала и дрожала как в лихорадке. Было ясно, что муж пока ничего не знает, но все-таки придет время, и он узнает всю правду. Пробило одиннадцать часов вечера, Иван, положив гостя спать, начал надевать тулуп.

— Дежурить ведь моя очередь, — сказал Фома.

— Ладно, знаю. Ты отдохни пока, согрей самовар, попей чаю и отдохни. Ужина на сегодня нету, ешь то, что тут на столе, а под столом еще не початая сороковка, можешь выпить, отдохнешь, а потом часу во втором меня сменишь.

Целую ночь Марья не могла сомкнуть глаз. Она теперь от всей души ненавидела Ланцова, так нагло нарушившего ее душевный покой.