Трущобы Петербурга

— Зачем? Впрочем, пока этого я тебе объяснять не буду, потому что в этих делах ты глупа и ничего не смыслишь. А теперь я скажу только то, что, поселившись в этом доме, я поняла, что не перевелись еще хорошие люди, но и тех хотят погубить.

— Кто это хочет? — с испугом спросила Дементьева.

— Ах, оставь с этими вопросами! — крикнула Кравцова и топнула ногой. — Ничего я не скажу тебе до поры до времени, а скажу только одно, что нам с тобой надо бежать отсюда, да как можно скорей.

— Бежать?

— Ну да, что же остается иначе делать, особенно тебе?.. Прежде всего, ты мне скажи правду без всякой утайки, любишь ты этого Ланцова, то бишь, что это я… Этого Телегина?

— Право, не знаю… — сказала, покраснев, Дементьева. — Я и сама не знаю, что со мною делается. Вот как не вижу я его, то чувствую, как он мне опостылел, хуже ворога лютого, а как увижу, тянет меня к нему, просто удержу нет, и так тогда кажется мне, что век бы не отошла от него.

— Да, это правда, я и сама испытала на себе… В этом человеке есть что-то такое, против чего не может устоять ни одна женщина, как бы она ни была добродетельна. Одни его поцелуи чего стоят…

Олимпиада при этих словах густо покраснела и махнула рукою, как бы желая отогнать от себя какое-то видение.

— Но теперь я чувствую то же самое, что и ты, я ненавижу его, как пса смердящего, и хотела бы как можно поскорей избавиться от него.

— Должно быть, он слово такое знает, — сказала Марья.

— Ну, одним словом, плакать не будешь, когда с ним расстанешься?

— О, скорей бы избавил от него Господь! Грех тут только один.

— Значит, у нас с тобой желания одинаковы. Отлично! А насчет мужа и беспокоиться тебе будет нечего. Я все обдумала как следует; сперва он, понятно, взбесится, подумает, что ты сбежала с любовником, а тем временем я и сама зевать не буду. После того как мы устроимся как следует, я первым долгом напишу письмо Екатерине Семеновне, в котором будет объяснено, что ты перед мужем невинна как голубица, и что всю эту историю придумали Матвей, Телегин и компания, потом и к самому Ивану пошлем письмо, чтобы он ни о чем не беспокоился, объясним, в чем дело, и даже пригласим его к себе. Поняла?

Лицо Марьи просветлело.

— И тогда мы опять будем вместе?

— Понятно! И даже вне всяких подозрений.

— А куда же мы убежим?

— У меня все это устроено. Сначала мы отправимся на богомолье в какой-нибудь женский монастырь, так что нас нелегко будет найти. Этим мы сделаем два добрых дела: во-первых, грехи свои отмолим, а во-вторых, спасем от лихой беды Бухтояровых.

— Батюшки-светы, да неужто им грозит беда? — не на шутку перепугалась Марья.

— Да еще какая! Ну, Бог помилует, свинья не съест. Так ты согласна?

Дементьева сообразила, что это был единственный исход в ее положении, потому что не сегодня, так завтра может состояться встреча двух враждующих братьев, причем Матвей, понятно, докажет перед Иваном всю виновность его жены.

— Да, я согласна! — воскликнула Марья и бросилась целовать руки Кравцовой. — Благодетельница вы моя!

Но та привлекла ее к себе и, целуя в лоб, сказала:

— Несчастье соединило нас вместе, и кто знает, может быть, счастье разъединит нас и мы пойдем по разному пути. А теперь, Маша, ты с этой минуты не принадлежишь ни мужу, ни разбойнику, и вообще никому. Иди теперь, пока не вернулся Фома, как ни в чем не бывало, свари для них обед, а потом попросись у мужа в Гостиный двор, и там я буду тебя ожидать. Не бери с собою ничего!

Глава V

Сюрприз за сюрпризом

— СКАЖИ НА МИЛОСТЬ, двенадцатый час, люди говорят, а она незнамо где путается. Не задарма и сплетни разные распространяются супротив тебя, когда ты вечно дома не бываешь!

Так Иван приветствовал свою жену, которая, выйдя от Кравцовой, перебегала через двор в свою квартиру.

— А дрова ты принес?

— Принес. У плиты лежат. Да гляди, земляк там наш сидит, дядя Федор, напой его чаем. Давеча он рано ушел не пивши, не евши, и только что вернулся.

Проговорив эти слова, Иван плюнул на руки и, взяв лопату, энергично принялся сгребать выпавший накануне снег.

С сильно бьющимся сердцем вошла Марья в дворницкую, где на корточках перед плитою сидел дядя Федор и, натужась, что есть сил раздувал огонь.

— А, здравствуй, Марьюшка! — приветствовал он дворничиху. — Полегче тебе стало опосля вчерашнего?

— Спасибо, дядя Федор, прошло, только голова болит что-то.

Мужик поднялся на ноги и сел на стул около окна.

— Да и угостил же ты нас письмецом-то, — продолжала она. — Просто так ошарашил, что мое почтение!

Федор как-то виновато взглянул на молодую женщину и сказал:

— Господи! Да коли бы я знал да ведал, что это проклятое письмо столько наделает неприятностей, то я бы в первую бы канаву бросил, вот оно что.

— Да какие неприятности-то! Вот дернула, прости Господи, Елизара нелегкая писать-то. Ведь он небось и не знает, что два родные брата теперь враги лютые и друг друга без ножа зарезать норовят.

— Да, про это у нас никто не знает.