Царь Алексей Михайлович

«Около дверей, по правую руку, сидело 18 бояр в парадной одежде, кроме того, стояло в палате 50 или 60 человек в золоченых кафтанах из великокняжеской казны, все с непокрытыми головами. Сам Великий князь восседал по правую сторону палаты на высоком серебряном троне, наверху которого был изображен двуглавый орел. На голове у Царя была шапка из серебряной ткани, отороченная собольей каемкой шириной в три пальца и увенчанная маленькой коронкой. Верхняя одежда его была тоже из серебряной ткани, в руках же он держал серебряный жезл. Впереди Царя, по двое с каждой стороны, стояли молодые люди, наряженные в очень красивые одежды, с шапками на голове, державшие в руках топорики с широким лезвием, откинутые на плечо.

По правую руку стоял его тесть Илья Данилович Милославский, а по левую — Борис Иванович Морозов, женатый на сестре Царицы».

Невзирая на общественную нелюбовь обоих царских родственников, Алексей Михайлович строго соблюдал пиетет перед старшими и, по крайней мере, в церемониальном случае позволял и Милославскому и Морозову занимать видные позиции. Весьма характерные придворные протокольные детали обозначены в следующем фрагменте описания.

«Когда по предложению думного дьяка[324] господин посланник обратился к Царю с речью от имени нашего всемилостивейшего Короля и Государя[325]

и передал прямо в царские руки свои верительные грамоты, думный дьяк от имени Великого князя ответил ему, что по повелению Великого Государя (затем следовал его титул) грамоты Его Величества Короля Дании и Норвегии будут распечатаны… Посланнику были заданы вопросы о здоровье Его Величества Короля Дании, о его собственном здоровье и о том, благополучно ли он ехал, на что господин посланник давал подобающие ответы, присовокупив к этому просьбу о секретной аудиенции.

После этого было объявлено, что Великий Государь и Царь жалует господина посланника вечером того же дня кушаньями от своего стола, а теперь допускает его к своей руке. Когда господин посланник исполнил этот обряд, были удостоены этой же милости секретарь, толмач и гофмейстер, которые, последовав приглашению, целовали мягкую и пухлую руку»[326].

Царь, как христианин, принадлежал к числу провиденцианалистов. Он знал, никогда в том не сомневался, что жизнь — дар Божий, что жизненными путями людей, народов ведает Всевышний, и если иметь чистое сердце и уповать на Его милость, то все преграды преодолимы и никакие превратности не страшны.

Своему верному слуге и другу Артамону Сергеевичу Матвееву[327] Царь писал в 1655 году: «не страшно спотыкаться, страшно споткнувшись, не подняться». И далее присовокупил: «И в том не осуди, что пишу не чист от греха, потому что множество имею его в себе, а потому мне возбраняет совесть писать, что чист от греха; ох, люто так говорить человеку, особенно мне, что чист от греха»[328].

В письме же князю и окольничему И. И. Лобанову-Ростовскому напоминал, что без Бога, «без Его святой воли, ничто доброе не содевается и не утверждается и злое без Его же святого попущения не седевается»[329]

.

Царь не сомневался, что кому многое дано на земле, с того и спрос будет особый на суде Всевышнего. Нельзя кичиться и гордиться происхождением, родовым статусом, служебным положением или богатством. Главное в жизни человеческой — добрые дела. Ведь без них жизнь мертва, а все услады и прибытки — только суета и тлен.

«И то ведаем мы, великий Государь, — писал в 1660 году Самодержец, — что по отечеству, боярская честь вечная, а дается произволением Великого и Вечного Царя небесного Владыки и нашим тленным призванием… И тем хвалиться не пристойно, что та честь породная и надеяться на нее крепко не пристойно, потому что вспоминается в Божественном Писании: да не хвалится премудрый премудростью своею, да не хвалится богатый богатством своим, да не хвалится сильный силою своею». Ведь согласно установлению Господа, надо «творить суд и правду по всей земле, а особенно иметь чистоту и милость (в душе)»[330]. Только наделенные подобными добродетелями и внидут в Царствие Небесное!

В реальной же жизни человеческие сиюминутные страсти сказывались постоянно. Приступы личной спеси проявлялись постоянно на самом верху общества, среди именитых и родовитых. Кичились друг перед другом и древностью рода («породой»), и богатством, и чинами, и даже летами.

Самодержцы, начиная с Иоанна Грозного, боролись с этим вельможным злом постоянно, пытаясь утвердить универсальный принцип самодержавной иерархичности: тот важнее, главнее и первее, кто лучше службу государеву исполняет, кого Государь назначает на место, а не тот, кто «славен» был только чинами своих предков и «родословием от Рюрика». Однако приступы боярско-родового чванства, древние аристократические нравы, вотчинно-родовую психологию элиты переменить указами было трудно. Царю Алексею Михайловичу, как и другим «Самодержцам всея Руси», приходилось сталкиваться с подобными явлениями с самого начала царствования, с момента женитьбы на Марии Милославской, которая в родовитой среде признавалась «недостойной».