Царь Алексей Тишайший

Духовная элита из окружения царя Алексея Михайловича задумывалась о месте российской церкви среди других вселенских православных церквей, и разговоры о «новом Константине» пришлись ей очень кстати. Ярко и образно претензии на мессианскую роль московского царя как главного покровителя Православия сформулированы именно Арсением Сухановым (ранее когда-то служившим архидиаконом у патриарха Филарета Романова). В составленном им в 1650 году «Прении о вере» Суханов говорил о готовности Москвы встать во главе всего Православного мира: «Могут на Москве и без четырех патриархов закон Божий знать». Взгляды на греческую церковь, как единственную хранительницу «чистоты» Православия, «ни в чесом» не уступавшей апостольским заветам, казались не бесспорными в Москве: «что у вас не было доброго, то все к Москве перешло»^{115}. Прежние московские неофиты давно привыкли видеть представителей других поместных православных церквей как просителей, приезжавших за «милостыней». Мысль о том, что в мире остался единственный православный монарх, венчающийся на царство, стала основанием для разговоров об изменившейся роли московского царя и патриарха во вселенском Православии. При этом будущий патриарх Никон, известный своей реформой московской церкви по греческим образцам, до поры, кажется, разделял общие взгляды «ревнителей благочестия» на слабость веры у греков, и его поворот к «отчаянному» грекофильству мог иметь источником беседы с патриархом Паисием.

Интерес к обрядовой стороне греческой церкви возник не случайно, он не был исключительно предметом отвлеченных размышлений нескольких церковных «интеллектуалов». В Москве уже давно стали получать сведения о разгоравшейся на границах войне «черкас» с Польской Короной, воспринятой еще и как освобождение православных от навязываемой им унии, как противостояние экспансии католической церкви. Не вмешаться в такой конфликт царь Алексей Михайлович не мог. А дальше и произошел великий поворот, в корне изменивший историю славянских народов.

«Высокая рука»

В середине XVII века происходила большая дипломатическая игра, с далекоидущими последствиями, и касалась она не только России и Украины, а всей Восточной Европы. Своими корнями она глубоко уходила в историческое религиозное противостояние католиков и православных, христиан и мусульман, политические и военные противоречия между Московским государством, Речью Посполитой, Швецией и Османской империей. В конце концов, общая отвлеченная идея, как это не раз бывало в России, преодолела все законные сомнения в непрочности союза с запорожскими казаками. И выбор в пользу своеобразного «крестового» похода на помощь православным людям Речи Посполитой все-таки был сделан.

Спор об этом историческом выборе продолжается до сегодняшнего дня. Даже далекие от изучения истории люди помнят выраженное Богданом Хмельницким и запорожским казачеством стремление быть «под рукой» московского царя. Однако забываются обстоятельства, приведшие к «воссоединению». Автор фундаментального труда о Хмельницком историк Николай Иванович Костомаров писал еще в XIX веке: «Гетман составил план затянуть Московское государство в войну с Польшею»^{116}. Великий русский историк Василий Осипович Ключевский говорил о «двусмысленных отношениях», установившихся между Москвой и Малороссией «с самого начала восстания Хмельницкого» из-за того, что «успехи Богдана превзошли его помышления». Стоит напомнить слова Ключевского: «Не понимая друг друга и не доверяя одна другой, обе стороны во взаимных отношениях говорили не то, что думали, и делали то, чего не желали. Богдан ждал от Москвы открытого разрыва с Польшей и военного удара на нее с востока, чтобы освободить Малороссию и взять ее под свою руку, а московская дипломатия, не разрывая с Польшей, с тонким расчетом поджидала, пока казаки своими победами доконают ляхов и заставят их отступиться от мятежного края, чтобы тогда легально, не нарушая вечного мира с Польшей, присоединить Малую Русь к Великой»^{117}

.

Но только ли царь Алексей Михайлович и пресловутое московское «самодержавие» стали причиной отсутствия государственности у Украины в XVII веке? Вспомним горькие слова великого историка Украины Михаила Грушевского, писавшего об украинском народе, «не пережившем своего рая» во времена Богдана Хмельницкого и не достигшего своих политических идеалов^{118}.