Царь Алексей Тишайший

Юношеский возраст царя Алексея Михайловича совпал с «юностью» его замыслов, требовавших времени для созревания. Компромисс Земли и Царства, достигнутый принятием Соборного уложения, успокоил одних, но вызвал раздражение других, чьи интересы оказались под ударом. Давно известно дело Савинки Корепина — закладчика боярина Никиты Ивановича Романова, говорившего в январе 1649 года про царя Алексея Михайловича: «Государь де молодой глуп, а глядит де все изо рта у бояр Бориса Ивановича Морозова да у Ильи Даниловича Милославского, они де всем владеют, и сам де он государь все ведает и знает, да молчит, чорт де у него ум отнял». В присутствии царских сокольников «мужик» Савинко Корепин продолжал: «…выедут де на Лобное место бояре Микита Иванович Романов да князь Яков Куденетович Черкаской, и к ним де припадет весь мир, и свиснут де и велят грабить и побивать»^{104}

. «Изменничьи» разговоры о том, что «мир качается», дошли до царя. Перефразируем известную поговорку: что у пьяного холопа было на языке, то у трезвого хозяина — на уме. Бояр Романовых и князей Черкасских, отказавшихся подписывать Соборное уложение, тронуть было нельзя, а Савинку Корепина после пыток казнили за его речи в самый день принятия Соборного уложения 29 января 1649 года.

«Ревизия» обидных слабостей, допущенных царем, продолжилась с возвращением боярина Морозова, по-прежнему находившегося в окружении царя. Показательны изменения в упоминании о государевом столе 28 января 1649 года — торжественном приеме царем выборных людей и главных составителей и работников над текстом «Уложенной книги» бояр Никиты Ивановича Одоевского и князя Юрия Алексеевича Долгорукого: «Генваря в 28 день, на заговейной, был у государя стол в Столовой избе. А у государя у стола были: бояре князь Никита Иванович Одоевский, князь Юрьи Алексеевич Долгорукой; околничей князь Федор Федорович Волконской. А думные диаки у стола не были. Да у государя у стола были дворяне и дети боярские выборные всех городов»^{105}

. Это известие, сначала помещенное в записные книги Московского стола Разрядного приказа, было подвергнуто сокращению. Позже в дворцовых разрядах о присутствии у государя в Столовой палате выборных людей уже ничего не говорилось, и вряд ли такая правка была случайным действием переписчика. Государев «стол» (царский пир) был устроен накануне принятия Соборного уложения, а 29 января 1649 года — официальная дата принятия «Уложенной книги» — царь Алексей Михайлович предпочел оставить дела и уехать из Москвы. Скорее всего, это тоже могло быть знаком отношения царя к новому общему закону Московского царства.

Зимой 1648/49 года царь часто отсутствовал в Москве. Сохранились записи о его поездках на богомолье в Звенигород в Саввино-Сторожевский монастырь, в Троице-Сергиев монастырь (не в обычное время, а в декабре), о «походах» в ближние царские села Хорошево и Покровское. Так легче было советоваться с боярином Морозовым, везде сопровождавшим царя. В конце января 1649 года в Москву приехал один из вселенских патриархов — Паисий Иерусалимский. Принимали его торжественно, он был главным гостем государева «стола» в день ангела царя Алексея Михайловича — 17 марта, совпавшего с Лазаревой субботой. Правда, посадили гостя хотя и на почетном месте, но «по левую руку» от московского патриарха Иосифа^{106}

. В Вербное воскресенье, когда исполнялся традиционный обряд «шествия на осляти» в воспоминание Входа Господня в Иерусалим, был «стол» еще и у патриарха Иосифа, куда также были приглашены иерусалимский патриарх и боярин Борис Иванович Морозов. Начиная с Рождества и Крещения боярин Морозов снова был в числе главных приглашенных бояр на государевых «столах». К сожалению, не осталось сведений о том, кто во время «шествия на осляти» в Вербное воскресенье 1649 года вел под уздцы коня, на котором сидел московский патриарх. Обычно это делал первый боярин, и, судя по приглашению на праздничный стол патриарха, боярин Борис Иванович Морозов и здесь вернул себе первенство. Так же, как это было в Крещение 6 января, когда он сопровождал царя Алексея Михайловича к Иордани на Москве-реке, — тогда это чуть не вызвало новое возмущение в столице.

Приезд иерусалимского патриарха Паисия в Москву имел важные последствия. Патриарх выступил арбитром в спорах московских «ревнителей благочестия» с патриархом Иосифом о «единогласии» и в других вопросах веры^{107}

. Духовные ригористы во главе с царским духовником Стефаном Вонифатьевым, много размышлявшие в беседах с царем о необходимости исправления нравов и порядка церковной службы, столкнулись с московским патриархом Иосифом на церковном соборе. Дело дошло даже до требования церковного суда над Стефаном Вонифатьевым, доказывавшим, что в Московском царстве был нарушен правильный порядок церковной службы. Ради интересов паствы, которой трудно было выстаивать долгие службы, дозволялось одновременное чтение богослужебных книг и ведение самой службы. Против этого и выступили «ревнители благочестия», и иерусалимский патриарх подтвердил их правоту^{108}.